Тразамунд знал Ильдериха достаточно хорошо, чтобы предаваться в его отношении иллюзиям. Прежде всего, он осознавал, что этот сын «порфирородной» Евдоксии, выросший и воспитанный в Константинополе, относился с большим пиететом к православию, ценил православных и потому непременно сведет арианскую церковь вандало-аланского царства, и без того вынужденную, со скрежетом зубовным, отступать по всем позициям, переходя в глухую оборону, до уровня с трудом терпимой секты. Потому автору настоящих строк представляются вполне достойными доверия сообщения, согласно которым Тразамунд, как бы в качестве условия передачи своей власти Ильдериху, потребовал от того поклясться (видимо, на готской библии Вульфилы — Священном Писании не только готов, но и вандалов), что он, став царем, будет продолжать религиозную политику своих предшественников и не допустит, чтобы православные восстановили свои утраченные прежние позиции.
Но эти само собой разумеющиеся формулировки клятвенного обязательства наследника вандальского престола дали хитроумным православным советникам Ильдериха возможность указать ему путь, которым он мог обойти принесенную клятву. Вероятно, все было оговорено заранее. Иначе епископ Фульгенций не стал бы, перед своим повторным отплытием из Карфагена на Сардинию, так ясно предсказывать свое скорое возвращение и ожидаемые им в скором времени изменения религиозно-политического климата в Карфагене. Поскольку Ильдерих был связан принесенной клятвой, желательные для православных меры были спешно приняты еще ДО венчания Ильдериха на царство и ДО его возведения на царский престол. К подобным «иезуитским» трюкам часто прибегали как до, так и после Фульгенция (и, разумеется, задолго до возникновения ордена иезуитов). Но их принятие в африканском царстве вандалов, а впоследствии — в испанском царстве вестготов запустило процесс, приведший к гибели сначала вандальское, а затем — и вестготское царство. Оба царства германцев, стойко защищавшие свою арианскую, «государствообразующую» религию (ставшую для них «национальной идеей») от римских и константинопольских поползновений, лишившись этой религии, своей «национальной идеи», оказавшись «идеологически» прикованными к римской религиозной колеснице, утратили свою «самость», свою «идентичность», свои «духовные скрепы», свой духовный суверенитет, и это — в самый разгар «смутного времени», в окружении враждебного им мира. Превосходство римско-православной идентичности одержало победу над идентичностью арианско-германской еще до высадки на африканском берегу восточноримского экспедиционного корпуса, прибывшего из Константинополя «возвратить Африку в лоно Римской христианской (православной — В. А.) империи».
Если верить школьным и университетским учебникам, последняя фаза истории вандальского царства завершилась победой Римской (то, что не «Римской вообще», а лишь Восточной Римской, обычно остается как бы «за кадром») империи, чей блестящий восстановитель вот уже скоро два тысячелетия считается всегда победоносным, повсеместным триумфатором, на Западе и на Востоке. Между тем, победа, с такой кажущейся легкостью одержанная «ромеями» над вандалами, была поистине «пирровой победой» и одновременно — следствием типичной для «византийцев» ложности оценки общей ситуации. Взаимное истощение двух сильнейших на тот момент ветвей христианской веры — арианской и православной — в ходе непримиримой, но, по сути, бесплодной и самоубийственной борьбы, представляется автору настоящей книги, таким же роковым, как, по сути, братоубийственная война между двумя сильнейшими культурными народами Европы — германцами и римлянами, на африканской земле, не родной ни для тех, ни для других, и не принадлежащей ни тем, ни другим. И потому подлинным победителем царя вандалов Ильдериха, выбившим его из седла, стал не римлянин, а «местный», «тутэйший», «туземец», «абориген» — истинный сын африканской земли, молодой угонщик… нет-нет, не автомобилей, а всего лишь чужого скота, сын мавританского вождя, по имени Антала.
К описываемому времени число берберских (маврусийских) квазигосударств, сложившихся в римско-вандальской Северной Африке, достигло, как минимум, восьми (считая берберское «княжество» в горах Аврасия, так и не покорившееся вандалам. На востоке, вблизи центра вандальской власти, эти берберские «царства» были небольшими и располагались далеко от побережья. Сложившееся же в Мавретании Джеддарское «царство» берберов было гораздо крупнее, простиралось широким фронтом до морского побережья, угрожая Кесарии. Тем не менее, отнюдь не это, крупнейшее из «государств» маврусиев оказалось, в итоге, самым опасным для царства вандалов и аланов в Африке. «Царь» маврусиев Каваон, нанес свой имевший столь тяжелые последствия для власти потомков Гейзериха удар по юго-восточному флангу вандалов с территории довольно небольшого и самого восточного из берберских квазигосударственных образований, сложившегося на подступах к Великому Лептису, или Лепте, родине римского августа Септимия Севера.
Начиная примерно с 517 г., т. е. уже в последнем пятилетии правления царя вандалов и аланов Тразамунда, молодой Антала выказывал и доказывал немалое мужество в ходе многочисленных грабительских набегов. Он, очевидно, не унаследовал мудрой осмотрительности своего отца Гвенфана. Ведь Гвенфан старался объединить мавританские племена южной и юго-западной Бизацены исключительно мирным путем, дабы, опираясь на их объединенные силы, как бы сжатые в кулак, в ходе переговоров добиться от Астингов уступки маврам лучших пастбищ и более выгодных условий торговли (или, точнее, товарообмена). Сходным образом в свое время, тремя столетиями ранее, действовали германцы (включая вандалов), подступив к северо-западным границам Римской «мировой» империи. В отличие от своего миролюбивого отца, Антала, «боец по жизни», уже детские годы которого были якобы отмечены ужасными (для его будущих врагов) знамениями, думал только о кровавых распрях, о войне. И, хотя эту присущую ему с детства воинственность суждено было испытать на себе не столько вандалам, сколько (восточным) римлянам, отнявшим у вандалов (Северную) Африку, первой жертвой Анталы все-таки стал царь Ильдирих (вероятно, никогда не встречавшийся со своим мавританским противником лицом к лицу).
Между тем, царь Ильдерих делал, по мнению своих православных советников, все для сохранения внутреннего мира. Он возвратил из изгнания в Африку сосланных его предшественником кафолических епископов, снова возглавивших свои прежние епархии. И тем самым, хотя бы на первое время, отвлек этих, пылавших гневом в своей сардинской ссылке, опасных ирредентистов, от продолжения их конспиративной и пропагандистской деятельности, направленной на свержение вандальского господства. Мало того! Ильдерих даже восстановил православное епископство Карфагенское. Нам известно из жития папы римского Ормизды о рукоположении им в епископы карфагенские православного иерарха уже в 523 г., сразу же после смерти царя Тразамунда. Правда, рукоположение произошло — чтоб «не дразнить гусей» (в данном случае — арианских), в загородном, приморском храме, возведенном на месте, где двумя столетиями ранее был погребен священномученик Аквилий (Агилей), пострадавший от римской языческой власти. Главные, городские христианские церкви оставались по-прежнему в руках ариан. Тем не менее, святой Аквилий, уже давно стяжавший мученический венец, пользовался в столь быстро восстановившей, под скипетром Ильдериха, свои утраченные позиции православной африканской церкви большим почитанием. Дело было не только в том, что у его гробницы проповедовал когда-то сам блаженный Августин. В культе Аквилия воскресло почитание всех святых мучеников, пострадавших от римских императоров и от царей вандалов и аланов за Христову веру, за то христианство, чьими единственными законными исповедниками считали себя православные-кафолики-никейцы. Поскольку появления в царствование Ильдериха новых мучеников ожидать не приходилось (разве что он вздумал бы мучить и казнить своих единоверцев-ариан), на щит поднимался весь сонм мучеников прошлого, а таковых в Африке было немало. В первую очередь совершалось поминовение великомученицы Перпетуи, молодой женщины знатного рода, и ее верной рабыни Фелицитаты, отданных по приказу римского прокуратора-язычника Илариана, зверям («ад бестиас») на цирковой арене. 17 марта 202 г. госпожа и служанка, раздетые донага и опутанные сетями, были, вместе с другими страдалицами и страдальцами, на глазах пятидесяти тысяч зрителей, спешивших насладиться, со скамей амфитеатра, муками несчастных, брошены на растерзание животным. По странному капризу прокуратора (или эдила — распорядителя зрелищ) обеим женщинам было предназначено пасть жертвами дикой буйволицы, которая, однако же, лишь отбросила сначала одну, а затем другую свою жертву рогами, после чего более к ним не притронулась. После чего мечники-гладиаторы добили мучениц т. н. «ударом милосердия». В том же столетии не только было написано их житие, но и появились первые изображения этой душераздирающей истории. Молодой матери Перпетуе, родившей младенца незадолго до своего заключения в узилище, пришлось выдержать духовную брань не только с римскими язычниками, но и с собственным отцом, пытавшимся неоднократно, преклонив колени перед дочерью, уговорить ее отречься от Христа и Христианства. Но дочь осталась непоколебимой в своей вере…
