Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
тем, что это герой неглубокий, что сердечность в нем внезапно может обернуться черствостью. И тут же рассказчик, «странствующий современник», предлагает нам взглянуть на героя иначе; он описывает встречу с Печориным, в которой Максиму Максимычу невозможно не сочувствовать и во время которой лучшие (и беззащитные) стороны его характера проявлены с особой силой. То, как бросается штабс-капитан навстречу Григорию Александровичу, как ждет прощания с ним, как не может поверить, что Печорин не придет, – говорит о многом.
Например, о явной параллели между ним и пушкинским Смотрителем, чьи переживания описаны в сходном ключе. И в сходном ключе показана их заведомая ограниченность. Смотритель не может поверить, что дочь его счастлива, что ей выпал случай, который опровергает фатальные правила, готовые схемы, «порядок вещей». А Максим Максимыч не в состоянии понять (тем более принять) простую мысль, что Печорин вовсе не хотел его обидеть, просто ему не о чем разговаривать со штабс-капитаном. И другом он его никогда не считал – и не мог считать. Это полностью расходится с той картиной мира, по которой, как по карте звездного неба, сверяет свой путь недалекий герой; он может дать одно-единственное объяснение: видно, Печорин «в детстве был маменькой избалован».
Читателю Максим Максимыч кажется приятным, хотя и чересчур поверхностным героем. Государю Николаю I он казался цельным образом «народного» философа, почти как Каратаев для Толстого. Но и то и другое неверно. Максим Максимыч приспособился к текущей жизни, привык к ней, принял ее неизменные правила, идеологию обыденного фатализма. Но и счастливым от того не стал. Одиночество его подчеркнуто неоднократно; показана его растерянность при столкновении с непонятным, непривычным поведением Печорина. Местные возницы, с которыми у него нет и не может быть общего, ему понятны. Печорин, которого он по ошибке считает другом, нет. У него нет семьи, нет постоянного круга общения, есть только привычка, заменившая отсутствующий смысл жизни.
Мери, юная княжна Лиговская, героиня повести, названной ее именем (вообще же, имена героев носят три повести романного цикла из пяти). Автор вводит Мери более чем хитрым способом: она появляется возле источника в тот самый момент, когда Печорин не может разглядеть ее лица. И поэтому описывает только ее фигуру, одежду и запах духов. Перед нами девушка – стройная, хорошо одетая, «по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего; закрытое платье серо-жемчужного цвета, шелковая косынка вокруг гибкой шеи, буро-красные ботиночки, стягивающие у основания сухощавую ножку, легкая, но благородная походка». Проходя мимо Печорина и Грушницкого, она обдает их «неизъяснимым ароматом», которым веет часто от письма хорошенькой женщины.
А хоть какая-то запоминающаяся деталь ее внешности дана рассказчиком-героем в разговоре с Грушницким: Мери «прехорошенькая», у нее «бархатные глаза». Что это, как не штампы? Недаром Печорин с полуиздевкой предлагает Грушницкому: «я тебе советую присвоить это выражение». На что Грушницкий оскорбленно замечает, что подобным образом можно отозваться и о породистой английской лошади; Печорин с этим не спорит. Тем более что мы уже знаем – имя Мери звучит «на английский манер». Так она должна восприниматься поначалу: как одушевленная вещица, как милая фигура без лица, как «типичная представительница» светского «водяного общества», лишенная индивидуальности.
Противопоставленная живой, глубокой, страдающей Вере, Мери кажется Печорину пустой светской дамочкой; так, благодаря его повествованию, думает о Мери и читатель – вплоть до сцены танцев, когда княжну приглашает пьяный господин во фраке и она теряется перед натиском наглости, вызывая острое сочувствие. Вдруг мы начинаем замечать, что Мери противостоит не только Печорин, но и «водяное общество» в целом, и лично – некая толстая дама, ухажер которой, драгунский капитан, берется исполнить ее пожелание: «Уж ее [Мери] надо проучить». Значит, вопреки всему, княжна не совпадает с маской светской дамы; в ней есть нечто живое и настоящее.
При этом маска – тоже, несомненно, есть. Она сердита на лорнет Печорина, но сама смотрит через «стеклышко» на толстую даму. Комедия, которую ломает Грушницкий, изображая разжалованного офицера, его декоративная солдатская шинель производят на нее впечатление, поскольку отличить естественность от театральности она не в состоянии. Но главное заключено в другом. Печорин ошибается, решив, что «светскость» в Мери победила окончательно; он собирается преподать ей важный жизненный «урок», а на самом деле просто повторяет жест драгунского капитана, который собирался «проучить» Мери. Недаром жестокие слова героя нашего времени «я смеялся над вами» повторяют реплику ничтожной дамы и ее ухажера: Мери «надо проучить». «Шутка» Печорина оборачивается истинной любовной драмой, и героиня раскрывается как искренняя, страдающая, любящая женщина. А в финальной сцене скачек образ гордой наездницы и впрямь сливается с образом лошади, но это не снижает, а, напротив, возвышает Мери.
Мери проходит путь от безликого персонажа, играющего важную, но все-таки второстепенную роль в любовном треугольнике Печорин – Мери – Грушницкий, до настоящей героини, «бедной Мери». Любить умеют не только «дикарки», как Бэла или русалка Ундина; любить умеют и великосветские княжны. Эта мысль для литературы 1840-х была такой же нетривиальной, как в карамзинскую эпоху мысль о том, что любить умеют и крестьянки.
Печорин Григорий Александрович – главный герой и один из ключевых рассказчиков в романе. В действие он вводится не сразу и не прямо.
Сначала о Печорине рассказывает простосердечный и недалекий Максим Максимыч (повесть «Бэла»). События произошли пять лет назад, когда Печорину было «лет 25». Тогда он был «такой беленький, такой тоненький, на нем мундир был такой новенький». Мы узнаем из этого рассказа, что тогда Печорин обладал невероятной смелостью – и склонностью к внезапным перепадам настроения. Но что за человек Григорий Александрович, понять невозможно. А доверяться «исповеди Печорина» в пересказе Максима Максимыча нельзя; к теме скуки от утраты смысла жизни здесь подмешаны моралистические штампы: «В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, …влюблялся в светских красавиц и был любим, – но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто. <…> Тогда мне стало скучно». Это все типичная «чужая речь», невозможная в устах серьезного, много видевшего, много страдавшего, много читавшего и думавшего героя: «пустился в большой свет», «светские красавицы».
Более того, голос Печорина доносится до нас в двойном искажении: сначала сам Печорин говорит с Максимом Максимычем, затем Максим Максимыч, как умеет, пересказывает слова Героя Нашего Времени «странствующему современнику», а уже он записывает версию Максима Максимыча до нас.
Затем Печорин приближается к читателю. Он
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
