государей. «Вот и ты государь великий в своем государстве, и вас, государей, как нам не величать, не славить и в ноги не припадать?» Тут он низко, почти в ноги поклонился царю. Однако эта уловка не подействовала. Иван Васильевич продолжал горячо нападать на гордыню пап, которым подобает показывать смирение, а не возноситься над царями, не требовать себе царских почестей и не уподоблять себя Христу. «Который папа живет не по Христову учению и не по апостольскому преданию, тот папа волк, а не пастырь!» — воскликнул наконец царь. «Коли уже папа волк, то мне и говорить нечего», — заметил Поссевин и замолчал. Царь спохватился и, переменив тон, напомнил о том, как он предупреждал посла, что прение о вере без неприятных слов не обойдется; оправдывал себя тем, что он назвал волком не папу Григория, а того, который живет не по учению Христову и апостольским преданиям, и вообще старался ласковыми словами загладить свою выходку. Антоний со своей стороны не показывал более неудовольствия и при отпуске попросил поцеловать царскую руку; на что Иоанн ответил тем, что обнял его дважды. А после отпуска послал ему лучшие блюда с царского стола.
Спустя два дня происходила вторая беседа. Испуганный крайней нервностью и раздражительностью царя, Антоний, отправляясь во дворец, приобщил своих спутников Святых Таин и убеждал их в случае нужды пострадать за веру. Но на сей раз царь не пожелал входить в какие-либо прения о вере, а встретил Антония ласково и просил его не писать папе о том, что было им сказано неприятного в прошлый раз. Затем по поручению царя бояре просили Антония письменно изложить отличия веры латинской от русской, так как присланную папой греческую книгу о Флорентийском соборе будто бы при дворе никто не умеет перевести на русский язык. 4 марта Антоний имел еще третью краткую беседу с царем, причем вручил ему свою рукопись о различии вер католической и греческой. После этой беседы царь, отправляясь в Успенский собор, пригласил Антония идти туда же и посмотреть русское митрополичье богослужение. Но тот уклонился и в православный собор не пошел.
Затем Антоний Поссевин был отпущен из Москвы и с ним отправлен к папе гонцом Яков Молвянинов с подьячим Тишиной Васильевым; они повезли папе ответную грамоту и подарки, состоявшие из дорогих соболей. Они же были снабжены грамотами к королю Польскому, цесарю, австрийским герцогам и венецианскому дожу. В грамоте Григорию XIII царь, между прочим, в неопределенных выражениях говорил о заключении с ним и другими государями союза против мусульман. А в наказе, данном гонцу, любопытны следующие слова: «Если папа или его советники будут говорить, что государь ваш назвал папу волком и хищником, то отвечайте, что о том не слыхали». Ясно, что Иван Васильевич пока не желал ссориться с папой, так как перемирие с поляками в то время еще не было формально подтверждено, а со шведами война еще продолжалась: очевидно, он старался замять вопрос о произнесенных им в запальчивости резких выражениях. Во всяком случае, неутешительные впечатления увозил с собой из Москвы иезуит Поссевин: все его хлопоты и дипломатические способности разбились о непоколебимую преданность русских своему православию и сильную нелюбовь к латинству, в чем Иван Васильевич явился верным представителем своего народа. Сюда присоединились еще старания иноземных торговцев-протестантов, которые доставляли московскому царю разные обличительные сочинения против католичества и папства. Преувеличивая их влияние, Поссевин неудачу своей московской миссии главным образом приписывал проискам английских и других иноземных купцов, исповедовавших лютеранство или кальвинизм[53].
Печален и мрачен был конец Иоаннова царствования. Только одно счастливое событие бросает светлый луч в это мрачное время: то было завоевание Сибири Ермаком. Но Иоанн лично являлся почти ни при чем в этом завоевании. Он до конца и неуклонно продолжал свою разрушительную деятельность внутри государства. Одновременно с тяжкими поражениями от внешних врагов и другими бедствиями произошло роковое событие в самой царской семье, событие, нанесшее смертельный удар династии Владимира Великого и послужившее одним из главных источников последующего Смутного времени на Руси. Впрочем, ничего другого и невозможно было ожидать от безумного тирана, который так привык предаваться необузданным порывам своих страстей, для которого не было ничего святого в этом мире. Мы говорим о сыноубийстве.
Истребление государевых родственников, которое совершалось в эпоху Василия III и Ивана IV, принесло свои плоды: царская семья сделалась малочисленна. Историческая Немезида как бы мстила за сие истребление относительным бесплодием этих последних государей и вырождением их семьи. Василий III, после бездетной Соломонии, едва успел оставить от Елены Глинской двух сыновей, из которых младший, Юрий, оказался малоумным и умер бездетным. Почти то же повторилось с Иваном IV. Его разнообразные браки отличались или бесплодием, или ранней смертностью детей. Только от первой супруги, Анастасии Романовны, он имел двух взрослых сыновей, Ивана и Федора. Но младший из них, Федор, подобно дяде своему Юрию, был малоумен и неспособен к правительственным делам. Все надежды русских людей на продолжение царского рода сосредоточивались теперь на старшем царевиче Иване Ивановиче, который достиг уже двадцатисемилетнего возраста и был как бы царским соправителем, по примеру Ивана Ивановича Молодого в княжение Ивана III; так что наряду с государем присутствовал в боярской думе, при приеме послов и тому подобного; имена их уже вместе упоминались в правительственных актах. (Этот обычай соцарствия сына отцу водворился, конечно, не без влияния Византии.) Отец, очевидно, питал привязанность к старшему сыну, поскольку мог питать ее такой бессердечный себялюбец. Но отцовское расположение приобретено со стороны сына и поддерживалось дорогой ценой: одинаковыми привычками и вкусами, которые были усвоены, конечно, в той же отцовской школе. Во-первых, по свидетельству современников, Иван Иванович обнаруживал жестокосердие и привык не только без трепета, но с глумлением смотреть на лютые казни, производимые его отцом. Во-вторых, он усердно разделял отцовские оргии и привык не отставать от него в пьянстве и разврате. Вместе с тем он подражал отцу и в наклонности к книжным занятиям. Например, известно, что он участвовал в написании жития и похвального слова св. Антонию Сийскому. Подобно отцу и с его поощрения, царевич Иван, несмотря на молодые годы, успел уже переменить несколько жен. Первая его супруга, Евдокия Сабурова, была пострижена в монахини; вторая, Параскева Соловая, подверглась той же участи; по-видимому, обе они были бездетны. В третий раз собраны были для него красивейшие девицы, и выбор пал на Елену Ивановну Шереметеву, племянницу Ивана Васильевича Большого (в монашестве Ионы), дочь Ивана Васильевича Меньшого, павшего
