такой, дивной и вечно юной ты останешься со мной навсегда. Ни время, ни болезни не помешают нам, мы будем вместе, Катриона.
В плохо освещенной, убогой землянке Бойс сделал первые зарисовки для задуманной им картины. Он не предполагал, что именно тогда началась его бесконечная, выматывающая, но вдохновенная работа над полотном, которое рисовать ему предстояло всю жизнь.
– Пошел прочь!
– Сэр, поймите, я не могу вас впустить. Господин строго-настрого приказал слугам не впускать вас в дом. Если я ослушаюсь его, он меня убьет!
– Мой отец приказал? Позови его сюда немедленно!
– Не могу, хозяин на охоте.
– Ах на охоте! Значит, убить тебя он не может. Но если ты сейчас же не откроешь дверь так, чтобы я мог войти, тебя убью я, клянусь жизнью!
На крики в холл выбежала Элеонора. Стояла глубокая зимняя ночь, хозяйка была в ночной рубашке.
– Что за шум, Каллум?
В свете свечей, горящих в канделябрах, она увидела, что у дверей происходило что-то вроде короткой борьбы. Дворецкий тянул дверь на себя, пытаясь ее закрыть. Тот, кто пришел к ним в дом ночной порой, изо всех сил мешал ему.
– Кто там, Каллум?
Визитер услышал голос леди МакГрей.
– Мама!
Колени у Элеоноры подкосились.
– Сын? – она побежала вниз по лестнице, – Пустите его сейчас же!
Сын вошел, в широкополой шляпе и пальто, припорошенном снежной крупой, в руках он держал замотанный в одеяло стонущий сверток. Вслед за сыном вошла вторая фигура, закутанная в епанчу.
– Мама! – Бойс резким движением головы сбросил шляпу и поднял повыше свой сверток, показывая его матери, – Катриона рожает. Ей нужна теплая постель.
– Боже, как ты бледен, да ты не здоров! – трясущимися пальцами Элеонора хотела дотронуться до его худой, заросшей темной щетиной щеки.
– Мама, не время, – сын отдернулся, – Катрионе плохо, помоги…
– Скорее, наверх! – леди МакГрей подобрала полы рубашки, пошла к лестнице, указывая направление. – Неси ее в свою комнату, Лайонел. Там тепло, камин топили недавно и сейчас снова затопят. Постель готова. Кто это с тобой?
Фигура в епанче вступила в полосу тусклого света. Это была Анна Монро.
– Я буду принимать роды у дочери, – сообщила она.
– Хорошо, – кивнула Элеонора, – идите. Да где же все?
Она громко хлопнула в ладоши. Горничные слетелись на шум, словно мотыльки на свет. Глядя сверху на стайку полуодетых заспанных девушек, хозяйка распорядилась:
– Грейте воду, готовьте чистые простыни. Не зевать, не спать, не трепаться, все должно быть сделано быстро и в срок. Харриет, ты тоже здесь? Каждый день ходишь к молодому господину и не сказала мне, что время подошло? Иди и проследи, чтобы мои приказания неукоснительно выполнялись.
– В чем я-то виновата? – заворчала Харриет в спину удаляющейся вверх по ступеням хозяйке. – Тоже женщина, сама должна уметь подсчитывать сроки… Ну чего, уши развесили или не слышали, что сказала леди МакГрей?
Горничные разбежались.
В комнату, где на расправленной кровати лежала Катриона, внесли свечи и стопку чистого белья. Бойс скинул пальто, шарф, оставшись в рубашке и жилете, распутал одеяло, в которое девушка была замотана, бросил его на пол.
– Детка…
Катриона сморщилась от боли, выгнулась, исторгая придушенный крик, часто задышала.
У кровати засуетились женщины. Анна Монро усадила дочь правильно, подоткнув ей под поясницу подушку в виде валика, заставила ее согнуть ноги в коленях, заглянула под подол рубашки.
– Скоро будет выходить.
Катриона щелкнула зубами и через секунду закричала.
– Уйди, сынок, – боком толкнула Бойса Харриет, ставя на тумбу серебряное блюдо с водой и окуная в него полотенце. – Роды начинаются, мужчине тут не место.
– Я не уйду! – вскинулся Бойс, – Я буду рядом с ней, без меня она не справится.
– Бойс, – в подтверждение его слов застонала Катриона и стала шарить руками вокруг себя, ища его. От боли она ослепла, оглохла, позволяла делать с собой все, лишь бы только он был рядом. Бойс встал у изголовья, взял руку девушки, сжал ее:
– Я здесь, родная, никуда не уйду, – и обратился уже к женщинам, – не уйду никуда, поняли меня?
На него не обратили внимания. Катриона стала кричать чаще – схватки усилились. Харриет положила ей на голову холодный компресс, Элеонора поддерживала за плечи. Сквозь пронзительные, леденящие кровь вопли Катрионы, сквозь морок, застилавший его разум, Бойс слышал, как Анна говорит Харриет:
– Воды у нее отошли, матка достаточно раскрылась. Ребенок готов выходить, но она слишком сильно кричит, и он снова уходит. Лишь бы не задохнулся. Если бы показался, я бы его как-нибудь вытянула. Скажи девчонкам, чтобы держали ее ноги разведенными. Она измотана, сопротивляться не будет.
– Значит, роды будут быстрыми, Анна? Вы не успели ее принести, а она уже готовая… – кухарка гладила по спине рожающую девушку, – Тихо милая, тихо…
– Какое там тебе, быстрыми! Она вторые сутки мучается. Он, муж ее, до последнего сопротивлялся, думал, мы вдвоем справимся. Да она его не отпускает, начинает беситься, а с ним терпит, слегка повизгивает. Я тоже отойти не могу. Топить печь не кому, чертова конура промерзла, чистого белья нет…
– Правильно сделали, что пришли… Схватки ее разламывают. Давай, я помассирую тебе спину, милая, легче будет. Ну, ну… Тужься, Катриона, давай, толкай ребеночка, помогай ему.
– Она тебя не понимает, Харриет, – в диалог вклинилась Элеонора. Она смочила ставшее горячим полотенце и положила его на пылающий лоб роженицы. – Живот огромный. Как она разродится?
– Да никак, – с ледяным спокойствием отозвалась Анна, пропадая меж разведенных бедер Катрионы, – Он ей все разорвет, разве не видно? Изломает ее всю. С родового ложа понесете на погост мою дочку.
– Рот закрой, ведьма, – разозлился Бойс, – Она родит и останется жива, я сказал.
– Как хотите, молодой господин.
– Тужься, Катриона, – Бойс упал на колени рядом с ложем, прижался щекой к мокрому лбу девушки, – Толкай его, толкай.
Она его поняла. Задышала, набираясь сил, и стала толкать, сгибаясь пополам.
– Удивительно, – взглянула на него Анна, – она вас слушается. Давайте еще.
Бойс говорил с ней, упрашивал, чувствовал – она слышит его, делает все, о чем он просит. Плод был крупным, шел туго, но Катриона не сдавалась, и больше не кричала.
– Голова почти вышла, – крикнула Анна, помогая дочери. – Давай, дочка.
– Тужься, родная. Еще немного!.
Катриона напряглась, оскалила зубы, дико крикнула. Бойсу показалось, будто вместе с криком ее раздался хруст. Секунда, и она обмякла, откинулась назад. В комнате разорался ребенок.
– Сын у тебя, МакГрей, – Анна за подмышки подняла в воздух пухлого, вымазанного в крови малыша. Его крохотное личико сморщилось в гримасе плача, – принимай, бабка, купай, пеленай внука. Сделано дело.
Она передала
