Перед тем как зайти в лес, я решил ее просто снять. Однако это мало чем улучшило мое положение, потому что в тот же момент на меня напал целый рой крылатых термитов.
По скользкой лесной подстилке идти вниз было еще труднее, чем вверх, — никакого упора ногам. Тогда я придумал такой способ: я нацеливался на какое-нибудь тонкое деревце (без колючек на стволе!), растущее метрах в десяти ниже по склону, и несколькими громадными прыжками добегал до него, хватался рукой за ствол и с разбегу делал полный оборот вокруг. И все это, заметьте, при температуре, превышающей 40 градусов, и влажности воздуха свыше 80 процентов!
Внезапно африканец, говорящий по-английски, остановился. Он увидел кучку помета.
— Big black baboons! — выкрикнул он. — Большие черные павианы!
Но я уже привык к тому, что он всех обезьян подряд называл павианами, в то время как наши другие черные провожатые хотя бы знали французское слово «шимпанзе». Находка действительно оказалась пометом шимпанзе, страшно похожим на человеческий кал, причем человека, съевшего предварительно два фунта вишен с косточками. Он состоял почти из одних только плодовых косточек, размером заметно превышающих вишневые. Я выбрал несколько штук из них, завернул в листья и обещал вознаграждение тому, кто найдет мне плоды, которым они принадлежат.
Мы принялись дальше обшаривать лес и наткнулись на самые настоящие туннели-проходы, ведущие сквозь чащобу, однако высотой лишь в полметра. Такая высота вполне устраивает шимпанзе, потому что они ведь передвигаются на четвереньках.
Это был торжественный для нас момент: мы обнаружили первые следы свободноживущих шимпанзе! Я назначил еще большее вознаграждение тому, кто покажет мне их «спальные гнезда». Дальше мы стали продвигаться значительно тише, в надежде увидеть обезьян. Но в тот момент мы еще и понятия не имели о том, сколько это нам будет стоить трудов — увидеть диких шимпанзе на их родине…
Когда мы пересекали ручей, африканцы ловко свернули из больших листьев кульки, зачерпнули ими воду и стали жадно пить. Хотя меня и предупреждали о том, чтобы не пить здесь неотфильтрованную воду, однако я был не в силах преодолеть адскую жажду. Так что мы тоже свернули себе по кульку из листьев и пили воду, правда из предосторожности заглотав вслед несколько таблеток резулфона.
Когда мы поздно вечером явились домой, я первым делом попросил нашего боя вылить мне на голову несколько ведер воды. Но от напряжения этого дня у меня к ночи поднялась температура, и я лег спать, завернувшись в четыре шерстяных одеяла. А с гор, как бы в насмешку, доносились громкие крики шимпанзе.
В бумагах лаборатории мы несколько дней спустя обнаружили нарисованную от руки карту заповедника и из нее узнали, что возвышенность, на которую мы совершали свое восхождение, достигает более 1800 метров и что это самая высокая гора двух колоний. Я не встречал потом ни одного белого, который когда-либо побывал там, наверху, и страшно гордился своим достижением. Но, по правде говоря, знай я заранее, какова ее высота, я бы, пожалуй, лучше остался внизу…
Все последующие дни мы гонялись за обезьянами. Светало между половиной седьмого и семью, и точно в эти же часы вечером темнело. Человекообразные обезьяны поднимали свой галдеж иногда еще в предрассветных сумерках, чаще же всего в момент восхода солнца, устраивая свою обычную перекличку. Так они переговаривались между собой от одного до двух часов, причем довольно громко. Затихала эта «беседа» примерно к 11 часам. Затем в течение дня только изредка можно было услышать короткий зов, и снова все замолкало. А с четырех или пяти часов снова поднималась возня, скандал и крик: по-видимому, они ссорились между собой за лучшие спальные места. Я в течение десяти дней вел записи их «разговоров».
Целыми днями мы карабкались по горным склонам в бесплодных поисках обезьян. Неоднократно мы находили их следы, помет, надкусанные ими плоды. Иногда это были коричневатые, покрытые пушком круглые, размером с абрикос, фрукты с белым сладковатым соком внутри, а иногда ярко-красные луковицеподобные наросты, встречающиеся на воздушных корнях длинных лиан; внутри их содержалась кисловатая кашица со множеством мелких черных зернышек. Африканцы приносили мне и синие, напоминающие сливы плоды, содержащие те самые косточки, которые мы так часто находили в помете шимпанзе. На вкус эти плоды напоминали нашу европейскую дикую сливу, однако не такую терпкую — от них не стягивало так нестерпимо рот, как от нашей. А вообще-то все, что ели шимпанзе, нравилось и нам. Когда мы потом, значительно позже, как-то выслеживали в лесу слонов, мы поняли, как важно иногда бывает уметь отличать эти съедобные плоды…
После четырех дней бесполезных поисков мы уже было решили, что обезьян нам здесь никогда не увидеть. Придется довольствоваться тем, что мы их слышим. По-видимому, они обнаруживали нас каждый раз значительно раньше, чем мы их… И вообще можно неделями бродить по девственному лесу и не увидеть при этом ни одного мало-мальски крупного животного. И хотя со всех сторон раздаются пение, крики, зовы, кваканье — тем не менее человека все эти существа явно избегают как чумы. Уж мартышек-то здесь, конечно, было полным-полно. Однако увидеть их нам удалось только вечером, в сумерках, и то, когда мы тихо уселись на землю и не издавали ни звука. Вот тогда они появились, и мы могли наблюдать при тусклом освещении последних лучей заходящего солнца, как они целыми компаниями резвились в кронах деревьев, как гнулись под их тяжестью ветки, как они одна за другой, всегда соблюдая определенную дистанцию, перепрыгивали с ветки одного высокого дерева на другое.
Это было на четвертый день. Я занимался тем, что обследовал со всех сторон похожий на огромный гриб термитник, стоящий посреди поляны. Михаэль же решил на собственный страх и риск, вооружившись одной лишь фотокамерой, обшарить ближайший участок леса, откуда до нас так часто ночью доносилась «барабанная дробь», которую так любят устраивать шимпанзе.
Примерно часа через два он вернулся страшно взволнованный. Оказывается, он услышал крики обезьян и стал проникать все глубже в лес по направлению этих звуков. Внезапно он увидел перед собой крупного чернолицего шимпанзе, который качался на ветке в кроне дерева, примерно в семи-восьми метрах над землей. Михаэль остолбенел. Человекообразная обезьяна тоже растерялась. Но затем, не спуская глаз с Михаэля, медленно сползла вниз по лиане и, очутившись на земле, не слишком поспешно и совершенно молча скрылась в кустарнике, углубившись в него не больше чем метра на два. Было слышно, как она там орудует, ломая и раздвигая ветки. Однако по шуму
