Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
И в Берестове туровского князя ждали, сразу позвали к отцу. Князь Владимир полулежал, обложенный мягкими подушками, был недужен. Смотрел строго, но пригласил сесть, принялся расспрашивать о делах семейных, о княгине Марине, о тесте короле Болеславе, о том, не собираются ли внуков рожать… Посетовал, что у княгини родился мертвый мальчик, обнадежил, что бог даст — еще не один будет. Похвастал, что его новая жена родила девочку.
— Красавица будет! — в голосе звучала законная гордость немолодого уже отца.
Сама молодая княгиня сидела в сторонке, скромно потупясь, молчала, даже когда говорили о ней и ее дочери.
Князь Владимир долго не мог начать тяжелый для него разговор даже после ухода молодой жены. Все же спросить пришлось.
— Зачем Рейнберна при себе держишь?
Святополк пожал плечами:
— Он с княгиней Мариной из Гнезна приехал. Ее духовник, как могу запретить?
Глаза князя блеснули недобрым светом:
— Болеславу все про тебя доносит?
— Пусть, я ничего плохого не делаю. — Хотелось возразить, что и киевских соглядатаев при нем немало, но смолчал, ни к чему зря злить князя, его пока сила. Пока…
— С Болеславом дружишь?
— Как не дружить, тесть он мне.
— А с Ярославом о чем сговаривались? Думаешь, не ведаю о твоем к нему посланнике в Новгород?!
Откуда было знать Святополку, что только это и известно князю Владимиру — что посылал он к брату в Новгород, а о чем посылал, никто не знал. Спроси князь Владимир иначе, просто поинтересуйся, о чем сносился туровский князь с новгородским, Святополк честно ответил бы, может, все и обошлось бы. Но глаза старого князя смотрели в глаза пасынка так, словно норовили вывернуть наизнанку его душу. Внутри у Святополка всколыхнулось все нехорошее, что копилось столько лет с самого рождения. Долго копилось, всю жизнь, зрело и вызрело. Вскочил, метнулся по горнице, в которой вели беседу, зашипел точно гусак на дворе:
— Мой Киев, по праву мой! Я за князем Ярополком, моим отцом, тобой убитым, Русь взять должен был. А ты не только меня принадлежавшего по праву на много лет, что сам в Киеве сидишь, лишил, но и теперь Бориске отдать хочешь?!
Святополк словно забыл, что говорит с великим князем, воспитавшим его как сына, что в его власти, что и возрастом ему в сыновья годен, что назван сыном еще до рождения. Говорил то, что много лет не давало покоя, о чем много лет думал.
— Не одного меня обходишь, князь, таким решением, и своих сыновей обижаешь. Перед Борисом старших много. Ярослав, Мстислав, Святослав…
Видя, что князь Владимир смотрит на него широко раскрытыми глазами, видно, не ожидал, что рискнет пасынок такие речи вести, Святополк вдруг остыл. Чуть устало добавил:
— Плохо ли, чтобы мы загодя с Ярославом свои наделы определили? Ему Новгород, мне по праву Киев…
Договорить не успел, лицо князя перекосила гримаса гнева:
— Вы… за моей спиной… Русь делить?! Я ее собирал! Я ее крепил и оборонял! Я!.. И отдам кому пожелаю!
Глаза метали молнии, изо рта брызгала слюна, голос сорвался почти в хрип. Страшная боль сжала сердце, не хватало воздуха, губы посинели. Святополк кинулся к нему, стараясь поддержать. Как бы ни ненавидел он убийцу своего отца, но не помочь сейчас не мог. Не в силах ничего произнести, Владимир только оттолкнул эту руку, разрывая ворот рубахи, добрался до двери, потянул на себя и почти вывалился в переход. Стоявший у двери гридь бросился на помощь, кликнул еще людей. Святополк услышал только, как князь Владимир прохрипел, видно, указывая на него:
— В темницу! И его княгиню… и священника! Всех врозь… И не… вы… не выпускать… без… меня…
Приказ выполнили, в тот же день Святополк, Марина и Рейнберн сидели взаперти врозь. Посадить их прямо в узилище не решились, но держали под крепкими запорами, дожидаясь новых распоряжений князя. Кормили, правда, из княжьей кухни, все трое ни в чем отказа не знали, кроме одного — к ним никого не подпускали.
Князь Владимир после тяжелого разговора с пасынком приходил в себя долго. И никому сказать о том, что произошло, тоже не мог. В глубине души понимал, что Святополк и Ярослав правы. Оба достойны стать правителями после него, они самые сильные и умные. А сам Владимир не вечен, вон как сердце прихватывает. Но именно то, что сыновья решили все без него, не попросили нижайше отдать одному Киев, а другому Новгород, не пришли под его очи с обещанием не обижать младших, а сами распорядились, сами справились, и доводило князя до исступления. Зубами скрипел с досады, а совесть подсказывала, что сыновья разумными оказались, что зря злится. И от своей неправоты становилось еще хуже, снова подкатывала к горлу желчь, а к голове дурнота, снова заходилось болью сердце.
Святополка с его женой и колобжегским епископом в узилище посадил, а вот до Ярослава дотянуться не мог. Да и в чем обвинит? В том, что Туровский князь ему земли поделить предложил? Так ведь Ярослав ничего не ответил… В глубине души князь Владимир хорошо понимал, что Болеслав Святополка, а особенно дочери в темнице ему не простит, значит, война с Польшей? Пока Болеславу не до Руси, он воюет с немецким Генрихом, только это пока и спасет Киев от нападения, а потом? Разозлившись на прямые слова пасынка, князь отправил его с княгиней в темницу и теперь не знал, как быть дальше. Особенно почему-то Владимир был зол на Рейнберна, ему казалось, что епископ, призванный самой верою налаживать мир между христианами, плетет нити заговора против него, используя нестойкого Святополка.
Раздумывая о том, как быть, князь долго сказывался больным, не допуская к себе никого, кроме лекаря. Но вечно лежать на ложе не станешь, пришлось вставать и приниматься за дела. Конечно, первым делом князь решил навестить опального епископа. Если пасынка и его жену Владимир приказал поместить просто под замок, то Рейнберн сидел в настоящем узилище. Когда распахнулась тяжелая дубовая дверь, открывая небольшую каморку со скудным убранством внутри и навстречу князю едва приподнялся от слабости худой, изможденный невольным постом старик, Владимир поразился, как мог так скоро Рейнберн превратиться из живого даже тучного бодрячка в сущую развалину? Он сурово поглядел на стража: неужто морят голодом или бьют? Князь был готов наказать провинившихся, ведь велел только запереть и никого не пускать, но никак не мучить. Но оказалось, что никто мучить или морить голодом и не собирался. Еду носили с княжьей кухни, вода всегда есть, в каморке не так чтобы холодно, только промозгло, но и во всем каменном тереме так. Света и впрямь мало, ведь окошко крошечное, но очаг горит.
Рейнберн говорить с князем попросту не стал, объявил, что его смерть ляжет грехом на совесть Владимира, что такая гибель принесет ему, Рейнберну, ореол мученика, а князю Владимиру муки адовы, так как губит он невинного. Князь разозлился на проклятья:
— А не ты ли против меня сына подговаривал?!
Епископ сверкнул глазами:
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
