— А пришьешь, отвечать будешь, — подал голос майданщик.
— Не буду. Скажу все, как на духу, что не хочу больше в каталажку попадать. И все тут! А он грозил. Вот я его и… А разве лучше было оставить целым и самому за прежнее?
— Так ведь мусора не поверят. Засадят.
— Не засадят. Я постараюсь не вытряхивать душу из кента.
— А если двое иль трое придут? Тогда как? — спросил домушник.
— Им же хуже. Буду отбиваться, как могу. Кого угроблю, пусть на себя пеняет. Кто живой, всем закажет. И жмура сам прятать будет, — захохотал Дядя.
— А я вот думаю, уеду-ка я подальше, где кентов нет. Куплю домишко, буду где-нибудь вкалывать потихоньку. На жизнь хватит и ладно. Только чтоб больше сюда не попадать, — говорил домушник.
— Да, мужики, что ни говори, а Север есть Север. Весело жил, зато теперь сторицей отгоревался. Каждый день этот климат свое делает. Ревматизм уже все кости пожрал. Легко ли? А кенты, падлы, ни одной посылки не выслали, будто сдох я давно. Вот и я решил — пойду после лагеря в лесники. В тайгу заберусь глухоманную. Как наш медвежатник. Пристроился и живет. Нынче все вы его письмо читали. Ничего. На жизнь не жалуется. Изба имеется. Харчи привозят. И кобылу ему выдали. Тоже, хоть и медленный, а все ж транспорт. Зарплата идет ему. Да и тайга кормиться помогает. Говорит же, что на два участка успевает. Вот я к нему под бок и пристроюсь, — невесело усмехнулся вор в законе.
— А все ж не побрезговали стариком! Взяли. Не посмотрели на прошлое, — покачал головой налетчик. — Вот уж не думал я, что такое возможно.
— Так он, мухомор, поди ты, назвался медвежатником, его и приняли за своего, таежного, всамделишного. Кто же с них поверил бы, что эдакая рухлядь могла такие дела творить? Ну и взяли! А он, поди-ка, как увидел медведя, так и полные штаны надул, — захохотал Дядя.
— Не-е-е, этот не надул. Он и не такое видывал. Верно, по фене объяснился с ним, и лохмач от старого на край света сам сбежал, обложившись. Привык-то к настоящим старикам, а наш — блатной. Таких ни в одной тайге зверье не видывало. Он же и медведя не иначе, как кентом назвал! — загоготал майданщик.
— Ну чего над старым рыгочешь? Он же пишет, что звери на участке полюбили его. Признали, — улыбался вор в законе.
— Зверь зверя сдалеку чует. А тут не просто зверь, не шестерка какая, а вор из воров. Самая крупная фигура в любой «малине»…
— Так звери — не кенты…
— Они тоже в породе разбираются, — пыталась шутить бригада.
— Хохочете! А придет время воли, поди, не хуже старого горькими зальетесь. Ведь вот у одного — родители имеются, у другого — дети иль баба. А свидеться с ними — придется ль всем? Одних примут и простят. Других на порог не пустят. Совестно. А иных и рады бы признать, да не дождутся, — стиснул Аслан виски.
— Зато пожили мы всласть, — отозвался майданщик.
— Разве ты жил, когда был с кентами? Вечно дрожал. И когда на дело шел! Боялся — накроют. И когда делил — свои за куш могли поронуть. И кутил — дрожал. А вдруг заподозрят? Спал и не спал — всегда подыхал. Пил и не хмелел. Ел и не наедался. Деньги? А кому они впрок пошли? Вся жизнь в поту и в страхе. Своих и лягавых боишься одинаково. Жизнь… Да она хуже смерти была, — сплюнул Дядя.
— Что верно, то верно. Я иной раз псиной своре завидовал. Там лишь сила. Есть она — все боятся. Слабак не полезет… В «малине» не угодишь кому, мозгляк пришить может. Пьяного, — согласился вор в законе.
— Как меня. Редкий гнус, а подловил, — вспомнил свое Дядя.
— Ты не один такой, — отвернулся домушник. Внезапно дверь барака распахнулась. И конвоир ввел Дубину.
— Принимай, Аслан, пополнение в свою бригаду. Начальник лагеря так распорядился. Говорит, что твой земляк.
Дядя молча кивнул головой. Без слов согласился. Конвоир ушел. И Дядя, указав Дубине свободное место на нарах, хотел уйти.
— Стой! Куда торопишься? Иль поговорить не о чем? — придержал Дубина.
— Успеется, — стряхнул его руку Аслан.
— Слышали мы, что ты тут кентов заложил. Не наших. Но все ж…
— А тебе что? — насторожился Дядя.
— Мне, как и всем. Ты что ж, падлой стал? Воров в законе вкалывать сблатовал?
— Иди-ка ты… — отмахнулся Аслан.
— Нет! Стой, лярва! Это верно? Иль темнуху нам лепили?
— Верно! — усмехнулся Дядя. Дубина потемнел с лица.
— А ты как загремел? — спросил Дядя.
— С тобою теперь пусть суки ботают!
— Вон как?! А не Шеф ли тебя ко мне прислал? — Аслан сжал кулаки.
— Он тебя сам пришьет, падла-а-а!
Сбитый с ног, Дубина полетел под нары. Дядя подскочил, рывком сорвал его с пола.
— Стой, паскуда! Стой, не падай! Умеешь грозить, умей и отвечать на ногах! — удары сыпались один за другим. Резкие, оглушающие: — Кто падла?!
— останавливался на секунду Аслан.
— Ты-ы, — еле раздирал рот Дубина. И снова сыпались на него удары.
— Твои-их выр-род-ков прибьют! — ревел он. Аслан, словно зверь, потеряв рассудок, кидал Дубину
по углам, швырял об нары; кулаками, ногами носил его по всему бараку, покуда мужики бригады еле вырвали из его рук полуживого новичка. Тот был без сознания. Дядю окатили ледяной водой, удерживали, но он все порывался к земляку, глаза налились такой яростью, что бригада решила промолчать, успокоить своего бугра. А уж там, когда отойдет, узнать, в чем дело. Такой встречи никто не мог предвидеть.
Аслан сидел угрюмо. Курил. Все тело его сводила нервная судорога. Но вот наступил спад.
— Знакомы, что ль? — робко спросил кто-то.
— Кент… Из моей «малины». Грозил, что сынов моих прирежут. Там… Эти… Его… Видно, весточку он должен дать. Шефу.
— Тому? Какой тебя?..
— Ну да.
— Ничего. Завтра мы его поспрошаем. А ты покуда успокойся, — говорили законники, ставшие работягами.
Прикрыв Дубину одеялом, мужики молча отошли от него. Что ни говори, испорчен вечер. И все ж, на всякий случай, обыскали новичка, не протащил ли он с собой фи нач. И нашли. Лезвие опасной бритвы. В подошве сапога. И, обозленные на новичка, перенесли на нары у самых дверей. В случае чего легко вышибить из барака. Да и каждое его движение на виду. Утром Дубина не пошел на завтрак. Лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок. Дядя не подошел к нему. А налетчику, какой позвал на работу, Дубина ответил сквозь зубы:
— Я — вор, а не падла. Пусть ваш бугор и за меня вкалывает.
В обед и вечером повторилось то же самое. И Аслан сказал всей бригаде, чтоб никто не посмел дать Дубине хоть кусок хлеба.
— Отнять попробует, бейте в лоб. Разрешаю это делать всякому. Даже шестерке. Кто сам не справится, зови на помощь. Но… Дубина лежал тихо, никого не трогая, не задевая. Лишь два раза встал, чтоб воды напиться. Но ни словом ни с кем не обмолвился. Наступил третий день…
