Хамболд извлек пачку листков, сколотых цветной причудливойскрепкой, из тех, которые изготовляют на заказ. И мне пришло в голову, что яявился сюда катастрофически неподготовленным к этой встрече – и не толькопотому, что мой адвокат где-то сейчас вгрызается в чизбургер. У Дианы – новоеплатье; у Хамболда – его кейс на заказ; а у меня – только новый зонтик всолнечный день. Я поглядел вниз, туда, где он лежал возле моего стула, увидел,что на ручке все еще висит ярлычок с ценой, и у меня запылали уши.
Зала благоухала (как большинство ресторанов с тех пор, как вних запретили курить) цветами, вином, свежемолотым кофе, шоколадом, только чтоиспеченными булочками – но особенно ясно я различал запах лососины и, помню,подумал, что если смогу есть здесь, то, вероятно, смогу есть где угодно.
– Главные проблемы, – указанные вашей женой – по крайнеймере пока, – это ваше равнодушие к ее работе и неспособность доверять в личномплане, – сказал Хамболд. – Относительно второго, должен указать, что вашенежелание открыть Диане доступ к сейфу, принадлежащему вам обоим, вполнеисчерпывает вопрос о доверии.
Я открыл было рот, намереваясь указать, что с доверием невсе так просто, что я не доверяю Диане – она вполне способна забрать все иприсвоить. Однако прежде чем я успел произнести хоть слово, меня перебилметрдот. Он не только кричал, но и визжал – я постарался передать это, однакосплошная цепочка «и» не дает представления о реальном звуке. Казалось, всенутра у него полно пара, а в горле засел свисток, предупреждающий, что чайникзакипел.
– Эта собака… Иииииии!.. Я вам без конца повторял прособаку… Иииииии!.. Все это время я не могу спать… Ииииии!.. Она говорит, порежьсебе лицо, дырка эта!.. Ииииии!.. Как ты меня доводишь!.. Ииииии!.. А теперь тыпритащил эту собаку сюда… Ииииии!
В зале, конечно, сразу воцарилась тишина. Все пересталиесть, перестали разговаривать, когда худая, бледная, одетая в черное фигуразашагала по центральному проходу, выдвинув голову вперед, быстро перебираядлинными, как у цапли, ногами. Теперь на лицах не было ни единой улыбки, толькоизумление. Бабочка метрдота повернулась на полные девяносто градусов и теперьсмахивала на стрелки часов, показывающие шесть. Руки он заложил за спину инемного наклонялся вперед от талии, так что мне вспомнилась иллюстрация в моемучебнике литературы для шестого класса, изображавшая Икебода Крейназлополучного школьного учителя, созданного Вашингтоном Ирвингом.
И смотрел ii на меня, приближался он ко мне. Я уставился нанего, ощущая себя почти загипнотизированным – как бывает во сне, когда, тебеснится что ты должен сдавать экзамен, к которому не готовился, или что тысидишь совсем голый на обеде в твою честь в Белом доме, – и, возможно, япродолжал бы сидеть так, если бы не Хамболд.
Я услышал, как скрипнул его стул, и посмотрел в его сторону.Он стоял, выпрямившись, небрежно держа салфетку в одной руке. Вид у него былудивленный, но и разъяренный. Я внезапно понял две вещи: что он пьян, сильнопьян, и что он усмотрел в происходящем оскорбление и его радушию. И его компетентности.В конце-то концов ресторан выбрал он, и поглядите – главный церемониймейстерсорвался с катушек!
– Ииии!.. Я тебя проучу! В последний раз проучу…
– Мой Бог; он обмочил свои брюки! – ахнула женщина засоседним столиком. Голос ее был тихим, но далеко разнесся в тишине, котораянаступила, пока метрдот набирал воздуха в легкие для нового визга, и я увидел,что она не ошиблась. По брюкам фрачной пары тощего визгуна расползлось темноепятно.
– Послушайте, болван! – сказал Хамболд, поворачиваясь к нему,и метрдот выдернул левую руку из-за спины. Она сжимала самый большой мясницкийнож, какой мне доводилось видеть. Не меньше двух футов длиной, и верхняя частьлезвия чуть выгибалась, точно абордажная сабля в старом пиратском фильме.
– Берегитесь!!! – крикнул я Хамболду, а щуплый мужчина вочках без оправы, сидевший за столиком у стены, завизжал. Извергая на скатертьперед собой пережеванные коричневатые кусочки.
Хамболд словно бы не услышал ни моего крика, ни визгаочкарика. Он грозно хмурился на метрдота.
– Не думайте, что еще когда-нибудь увидите меня здесь, есливы таким образом… – начал Хамболд.
– Иичии! ИИИИИИИИИ! – провизжал метрдот и взмахнул ножом,повернув его плоской стороной лезвия. Послышался шелестящий звук, будто шепотомпроизнесли короткую фразу. Точкой послужил звук погружения лезвия в правую щекуУильяма Хамболда. Кровь из раны брызнула фонтаном мелких капелек. Они украсилискатерть веером пунктиров, и я увидел (никогда этого не забуду), как ярко-алаякапля упала в мой бокал с водой и канула на дно, а за ней протянулась розоватаянить наподобие хвоста. Что-то вроде окровавленного головастика.
Щека Хамболда рассочилась, открыв зубы, а когда он прижалладонь к извергающей кровь ране, я увидел на плече его темно-серого костюмачто-то розовато-белое. Только. Когда все осталось позади, я осознал, что этобыла мочка уха.
– Скажи это себе в уши! – яростно визжал метрдот накровоточащего психотерапевта Дианы, который стоял столбом, держась за щеку.Несмотря на кровь, лившуюся между его пальцев и через них, Хамболд обрел жуткоесходство с клоуном, получившим очередную пощечину. – Зови к своим паршивым сплетникам– друзьям с улицы.., ты, мразь… Ииии!.. ДРУГ СОБАЧИИ!
Теперь уже визжали другие люди, главным образом, я полагаю,при виде крови. Хамболд был могучего сложения, и кровь из него хлестала, как иззарезанной свиньи. Я слышал, как ее капли стучат по полу, точно вода изпрохудившейся трубы, а его белая рубашка была теперь красной на груди. Галстук,который прежде был красным, теперь стал черным.
– Стив? – сказала Диана. – СТИВЕН? За столиком у нее заспиной чуть слева обедали мужчина и женщина. Теперь мужчина – лет тридцати,красивый мужественной красотой кинозвезды – стремительно вскочил и кинулся всторону двери.
– Трои, не бросай меня! – завизжала его дама, но Трои дажене оглянулся. Он совершенно забыл про библиотечную книгу, которую должен былвернуть, а может быть, про автомобиль, который обещал отполировать.
Если посетителей в зале сковал паралич (было так или нет, ярешить не берусь, хотя как будто успел увидеть очень много и запомнить все), вэту секунду он исчез. Снова раздался визг, и все повскакали на ноги. Несколькостоликов опрокинулось. Хрусталь и фарфор разлетались осколками. Я увидел, какмужчина, обнимая за талию свою даму, проскочил за спиной метрдота. Ее пальцывпивались ему в плечо, будто клешни. На мгновение ее взгляд скрестился с моим.Глаза у нее были пустые, как у греческого бюста. Смертельно бледное лицо ужаспреобразил в харю ведьмы.
Все это заняло секунд десять или, может быть, двадцать. Мнеони запомнились как серия фотографий или кадриков на киноленте. Временного протяженияу них не было. Время перестало существовать для меня в тот миг, когда Алфалфа,метрдот, выхватил левую руку из-за спины, и я увидел мясницкий нож. И все этовремя человек во фраке продолжал извергать путаные слова на своем особомметрдотельском языке, том, который моя былая приятельница называла «снобби».Некоторые и правда были иностранными, другие просто бессмысленными, а некоторые– поразительными.., почти проникающими в душу. Вам когда-нибудь приходилосьчитать длинное путаное предсмертное признание Голландца Шульца? Большую часть язабыл, но то, что помню, наверное, не забуду никогда.
