Изабелле повезло: Фердинанд оказался прекрасным любовником, то есть думал не только о своем удовольствии. Сначала показал ей, что такое настоящий экстаз, и только потом избавил ее от девства. Недаром прошли уроки любви, преподанные мальчишке на бивуаках всеми этими грудастыми barraganas[172].
И, впервые увидев эту девушку в зале замка Виверо — хоть и на год старше его, но с явно нецелованными губами и дрожащими тонкими пальчиками, он решил, что, несмотря на разницу в значимости их королевств, королем в их браке будет он. Вот чего он совсем не ожидал, так это того, что нецелованная бледненкая девственница окажется такой потрясающе способной ученицей, и после первых же уроков уже и ему будет чему поучиться. Да, в любви — познанию нет предела. Ее самозабвенность в постели, ее одержимость — словно она готова не колеблясь принять смерть теперь же, ее страсть — словно сейчас и есть та самая, последняя ночь… Все это оставляло далеко позади по-крестьянски будничных в любви бивуачных подруг.
Через неделю Каррильо получил от Энрике письмо, в котором король выражал искреннюю надежду, что новобрачные будут теперь гореть в аду. И без обиняков объяснял, почему. Епископ не решался показать Изабелле или Фердинанду послание Энрике, пока не пришло еще одно послание из Рима — Фердинанду, от самого папы. Ужас обуял Фердинанда при одной мысли о неизбежных теперь муках ада. Их брак был — недействителен! Да что там «недействителен»! Он греховен в самой последней и тяжкой степени! За этим вполне могло последовать отлучение от Церкви.
Каррильо стоял с письмом папы в руке и смотрел, как Фердинанд крушит все, что попадалось под руку в покоях замка Виверо, где они проводили с Изабеллой медовый месяц. Как же можно было так опозорить не только его, но и эту чистую, почти святую девушку! Она ежедневно ходит на исповеди и мессы, а в воскресенье — дважды! Да она наложит на себя руки от одной мысли об адском пламени! И она — бросит его! Уйдет в монастырь замаливать их общий грех, и он никогда больше ее не увидит! А как все начиналось! И теперь — всему конец!
Каррильо не мешал буйству семнадцатилетнего принца и только молил Бога, чтобы мальчик скорее понял, что грех грехом, а политика — политикой. И средства, которые приходится порой использовать, как бы это сказать помягче… И еще молил старый епископ, чтобы не обнаружилось его собственное участие в этом деле.
Епископ сам объявил ужасную новость Изабелле. Она взяла письмо папы, увидела в нем все главные слова — «consanguineus», «inritum», «incestus»[173] — отдала обратно. Смертельно побледнела. И попросила позвать Фердинанда. Каррильо тактично вышел, оставив письмо на столе.
Принц с испугом смотрел на жену — смертельно бледную, растерянную, уничтоженную.
И вдруг на его глазах в ней стала происходить перемена. Губы сжались, взгляд стал темнее, строже.
Она подошла к нему. Совсем близко. И неожиданно нежно и страстно коснулась губами его губ. Юный муж был ошеломлен. Он ожидал истерики, слез, а она… улыбнулась.
— Нас соединил Тот, кто выше папы, — сказала его молодая жена с непреклонной решительностью, какой он в ней и не подозревал. И тогда Фердинанд понял: сильнее — она.
Так они и жили в грехе и в грехе родили дочь Исабель. Только тогда, когда папой стал Сикст VI, дело Фердинанда и Изабеллы было рассмотрено вновь. И булла, делавшая их брак законным, наконец издана.
После свадьбы они месяцами жили то у Каррильо, то в других замках кастильских мятежных дворян. И, что было унизительнее всего, — за чужой счет. У них совершенно не было никаких доходов. Энрике не давал Изабелле получать подати с городов, оставленных ей в наследство отцом. Так продолжалось до 1474 года, когда Провидение вмешалось опять. Снова оно было явно на стороне Изабеллы.
После охоты в лесу под Мадридом Энрике почувствовал себя плохо и скоропостижно скончался, не успев даже ничего понять. Утром 13 декабря 1474 года его похоронили, а после полудня уже сняли траур и короновали в Сеговии нового монарха — Изабеллу, королеву Кастильи и Леона. Перед коронацией королева долго исповедовалась своему новому духовнику, приору Сеговии Томасу Торквемаде.
Аутодафе — сожжение книг инквизицией. С испанской картины XV века
Севилья. Ключ
Невысокие, с круглыми кронами апельсиновые деревья в зимней Севилье были усыпаны плодами. Их посадили еще мавры, и деревья росли везде. Даже в еврейском квартале — худерйи[174], что, словно ища защиты, прилепился к красной зубчатой цитадели Альказар.
Плоды срывались с веток, падали на булыжную мостовую и разбивались На улицах стояли лужи ароматного сока.
Небольшая кавалькада из пяти всадников выехала из высоких деревянных ворот Альказара и направилась прямо к колокольне Ла Гиралда. Выгибали крутые шеи и фыркали нервными ноздрями «арабы», мерно цокал по камням площади уверенный, словно ему принадлежал мир, вороной першерон короля. Среди всадников — отлично сидящая в седле, богато убранная медноволосая женщина. Она выглядела прекрасно, хотя и была немного бледна: ее вдруг одурманил крепкий аромат апельсинов — раньше она его не замечала, а сейчас могла поклясться, что он в этот зимний вечер — совершенно особенный.
Подступила дурнота. Изабелла старалась держать себя в руках, и ее любимец, высокий серый «араб» Эль Чико, словно чувствуя состояние хозяйки, двигался особенно осторожно. Все, кроме королевы, были вооружены. Двое мужчин, знавших о новой беременности королевы, бросали на нее беспокойные взгляды. Один был король Фердинанд, другой — ее исповедник, Томас Торквемада. Супруги мечтали о наследнике, а его вот уже восемь лет все не было, одни дочери.
Колокольня Ла Гиралда строилась когда-то маврами как минарет и, чтобы муэдзин мог быстрее добираться до ее верха, внутри вместо ступенек была устроена наклонная кирпичная дорога, достаточно широкая для всадника.
Поднявшись по ней, королева и ее спутники спешились на специальной площадке, оставили коней слугам и остановились на самом верху. Было прохладно и ветрено, но Изабелла почувствовала себя намного лучше — здесь не пахло апельсинами. Она подошла к перилам. Внизу лежала Севилья, один из самых любимых ее городов — один из первых, что присягнул на верность ей, юной тогда королеве. Зеленовато-коричневая лента Гвадалквивира, словно щедрой рукой рассыпанные пригоршни домов. Над городом поднимались дымы от очагов. Вид — чудесный, умиротворяющий. На минуту она даже забыла, зачем они здесь.
— Это как раз то, что я и желал показать вашим величествам, — раздался за спиной голос настоятеля доминиканского монастыря Алонсо де Охеды. — Вон там, позади Альказара — в основном живут converso. — Справа от Изабеллы взметнулся широкий коричневый рукав грубой шерстяной рясы, заканчивающийся грозно направленным вниз перстом.
