И не только тех, кто находился с ними бок о бок днем и ночью, в огне и сомнительном затишье.
Были и другие — невидимые бойцы видимого фронта.
Кто вспомнит их?
…Молодые работники телефонных компаний, стихийно объединившись и оставив начальство, разыскивали пропавших без вести по последним звонкам с мобильных телефонов.
…Уважаемые дамы из уважаемых фирм, ломая каблуки, неслись на передовую, чтобы борщ в кастрюлях не застыл, а потом, подправляя макияж и вытирая слезы, бежали на работу, чтобы на обратном пути занести на Майдан ужин.
…Люди в инвалидных колясках уговаривали таксистов подвезти их туда, где они могли бы выковырять из земли хотя бы один булыжник, чтобы присоединиться к общему делу.
…Компьютерщики «банили» ложь, которая выплескивалась на страницы социальных сетей.
…Книгоманы сносили книги в народную библиотеку, художники разрисовывали каски.
…Водители не брали денег, услышав просьбу: «Подбросьте до Майдана»…
…Дети по телефонам говорили мамам: «Не волнуйся, я на последнем сеансе в кино!» — И стояли ТАМ.
…Кассирши супермаркетов и аптек добавляли к набору лекарств и еды что-то «от себя», поняв, что покупка делается «для Майдана».
…Рыночные торговцы подкладывали к «подозрительным» наборам одинаковых носков еще одну бесплатную парочку: «Передайте ребятам и от меня».
…Очереди в больницу — на сдачу крови.
Здесь были все, для кого обугленный, раненый, залитый кровью Киев стал красивее и роднее любое самого стерильного города Европы и кому — «с шампунем» — придется отмывать каждый его метр…
Потом, когда все кончится.
Когда?
Этот вопрос беспокоил всех.
Дни шли долго.
Дни вообще стали безразмерными.
Дни стали для нее, как качели. Эмоциональные качели.
Несмотря на то, уверенное и упрямое — «Они не пройдут!», — ее, как и многих других, терзал страх.
Он выползал неожиданно с отвратительным вопросом: «Неужели зря?»
Ведь сила против них стояла огромная.
Не сила — система. Железный механизм, который она увидела в блокбастере «Аватар». А летучие кони, цветные драконы, удивительные звери и сама природа — были из области фантазий.
Но момент отчаяния проходил, и эмоциональные качели стремительно летели в сторону — «Нет, не пройдут!» А вся «киношная» мифология оживала, становилась реальной.
Ведь какие-то неведомые силы заставляли ветер дуть в сторону черного войска — именно туда, куда должен идти дым от горящих шин. А среди облаков неожиданно проблескивало сонце, и, когда требовалось, зима становилась мягкой, нехолодной. А в самые тяжелые дни — наоборот: природа прочно цементировала набитые снегом мешки, которыми укрепляли баррикады.
В медицинском пункте, оборудованном в библиотеке метрах в трехстах от «беркутовской» цепи, она научилась довольно простым и полезным вещам — извлекать из конечностей резиновые, а затем и настоящие пули, извлекать из-под пуль и самих повстанцев. Принимала и сортировала лекарства, которые тоннами сносили горожане.
Два или три раза Семенович отправлял ее ночевать домой.
И именно тогда ей становилось страшно.
Страшно было ехать в метро среди накрашенных женщин, щебечущих по мобильным телефонам, мужчин с портфелями или молодых людей в наушниках, в которых, вероятно, звучала музыка. Удивляли очереди в магазинах: люди запасались продуктами!
Но несмотря на это удивление «мирным» течением жизни, она знала, что под каждой улыбкой и за каждым разговором по мобильнику, в каждом наушнике пульсирует нерв Майдана и, вернувшись домой, все эти люди прикипают глазами к экранам телевизоров или мониторов. И что на воскресном Народном Вече их снова будет миллион! Но они, по разным причинам, не могут все время, как она, Марина, находиться в центре того организма, в который превратился маленький пятачок в центре столицы.
Собственно, она тоже ехала среди них молчаливая и спокойная, а в кармане лежал ключ от квартиры, где можно было сварить кофе или пельмени.
И залезть в теплую ванну…
Но временное пребывание дома сжимало ее сердце невыразимым ужасом — от услышанных по телевизору новостей, от мыслей о тех, кто остался в палатках.
Страх исчезал только там, на Майдане.
Поэтому она ночевала дома лишь дважды.
И даже к завтраку бежала в мэрию, пила чай из пластикового стаканчика, заедала кусками свадебного каравая.
Почему- то люди несли свадебные караваи с традиционными «шишечками» и голубями. Затем ей объяснили, что их выпекали на поминки погибших ребят, так и не успевших жениться…
Спешно завтракая вместе со всеми, она оттаивала от ледяного страха, слушала анекдоты, смеялась. И кто-то обязательно прерывал смех. И все замолкали, вспоминая тех, кто уже никогда не засмеется.
А потом все разбегались, наверное не зная, соберутся ли здесь той же компанией завтра или — хотя бы в обед…
А собравшись, тревожно оглядывали присутствующих: а где тот… Тот, бородатый… Ну тот, что «о кошке рассказывал»… И боялись услышать ответ.
Иногда кто-то выкрикивал неутешительное: «Все напрасно!»
И тогда наступала тишина.
А тот, кто сгоряча воскликнул это, испугавшись тишины, цедил сквозь стиснутые челюсти: «Да нет… Мы еще повоюем!» — и его начинали хлопать по плечу, мол, вот так уже лучше.
Марина все больше молчала.
Даже странно: почему бы не позвонить Лине, не успокоить ее, мол, «Я здесь — а где ты? Давай встретимся у архангела Михаила — будем вместе…». Или договориться с кем-то другим — из клиники.
Просто посидеть, поговорить, завести «на экскурсию» в медицинский пункт, показать, какой стала ловкой, пожаловаться на боль в груди и ногах, пожаловаться, что соскучилась по сыну, так соскучилась…
Обсудить нелюдей из Мариинского парка, поохать над их зверствами — теми, что видела собственными глазами, и теми, которые показывали по телевизору, пообсуждать действия и выступления политиков, высказать свои прогнозы на будущее…
Но таких разговоров вокруг ходило слишком много.
И Марине казалось: только она вступит в них, как порочный круг гнева в ней разорвется, распылится на кучу слов, а возможно — слез. И она станет слабой, обессиленной.
Сейчас мы сильны своим отчаянием, верой и духом, думала Марина, но придет время, и мы станем сильными своей силой — той истинной силой, которая дремала все эти годы.
Да, нас сознательно ослабляли: развращали и разворовывали армию, разрушали и «сдавали своим» за бесценок промышленность, оттесняли последние копейки по науке, опускали ниже плинтуса культуру.
