У него руки чешутся сию минуту украдкой поднять ее, но двумя шагами дальше он видит и вторую открытку. Незаметно обе никак не поднимешь. Работяги то и дело поглядывают на нового мастера, а уж бабы и вовсе глаз с него не сводят, будто никогда не видали мужчины.
А-а, ладно, подниму, и дело с концом, какая разница, видит кто или нет! Нет, нельзя, открытка лежит здесь уже минут пятнадцать, удивительно, что ее до сих пор не подняли! Хотя, может, кто-то успел заглянуть в нее и снова бросил, прочитав текст. И теперь увидит, как я ее поднимаю и прячу!
Опасность! Опасность! – кричит внутренний голос. Огромная опасность! Не трогай открытку! Сделай вид, будто ничего не видишь, пусть ее найдет кто-нибудь другой! Стань на свое место!
Неожиданно с Отто Квангелем происходит нечто странное. Уже давно, целых два года он пишет и распространяет открытки, – но ни разу не видел их в действии. Жил в своей темной пещере, а что происходило с открытками, какую сумятицу они наверняка вызывали – все это он сотни раз мысленно себе рисовал, но никогда не видел.
А увидеть все-таки хочется, один-единственный раз! Ну что может со мной случиться? Я тут один из восьми десятков работяг, все они, как и я, тоже под подозрением, даже больше, чем я, меня-то все знают как старого трудоголика, далекого от политики. Рискну, я должен увидеть.
И, толком не раздумывая, он подзывает одного из рабочих:
– Эй! Да, ты! Подними-ка! Видать, обронил кто-то. Что это? Чего пялишь глаза?
Он берет у рабочего одну из открыток, делает вид, что читает. Но читать не может, не может разобрать собственный почерк, собственные крупные печатные буквы. Он не в силах отвести взгляд от лица рабочего, который глазеет на вторую открытку. Уже не читает, но рука у него дрожит, в глазах страх.
Квангель неотрывно смотрит на него. Значит, страх, один только страх. Он ведь даже до конца не дочитал, пробежал лишь первую строчку и уже изнывает от страха.
Чей-то смешок заставляет Квангеля поднять голову. Он видит, что половина цеха глядит на них обоих, как они стоят-бездельничают в разгар рабочего дня, читают открытки… Или они уже чуют, что случилось нечто ужасное?
Квангель забирает и вторую открытку. Эту игру он должен довести до конца в одиночку, рабочий со страху совершенно растерялся.
– Где тут старший из «Трудового фронта»? Вон тот, в вельветовых штанах у пилорамы? Ладно! Ступай работать и языком не мели, иначе худо будет!
Человеку у пилорамы Квангель говорит:
– Слышь, выйди-ка на минутку в коридор. Я тебе кое-что дам. – А в коридоре продолжает: – Держи открытки! Поднял их тот малый. А заметил я. Думаю, ты должен отнести их в дирекцию. Или как?
Тот читает. Опять же лишь фразу-другую.
– Что это? – испуганно спрашивает он. – Они лежали у нас в цеху? Господи, ведь это может стоить нам головы! Кто, говоришь, их поднял? Ты видел?
– Говорю тебе, я велел ему их поднять! Вроде бы я первый их заметил. Вроде бы!
– Господи, да что же мне с ними делать? Дерьмо окаянное! Выброшу в унитаз – и вся недолга!
– Ты должен передать их в дирекцию, иначе тебя сочтут виновным. Человек, который нашел открытки, не вечно будет держать язык за зубами. Ступай прямо сейчас, а я пока постою за тебя на пилораме.
Помедлив, тот уходит. Держа открытки так, будто они жгут ему пальцы.
Квангель возвращается в цех. Но не может сразу стать за пилораму: весь цех взбудоражен. Ничего определенного никто пока не знает, зато все понимают: что-то случилось. Шушукаются, шепчутся, и на сей раз молчаливый и пристальный птичий взгляд сменного мастера не действует. За много лет Квангель уже отвык, но теперь снова вынужден громко ругаться, грозить, изображать злость.
Едва успокоятся в одном углу цеха, в другом поднимается шум, а когда все вроде как налаживается, он тотчас замечает, что у одного-двух станков недостает работников: эта шайка в уборной! Когда он их оттуда выдворяет, один нахально спрашивает:
– Что это вы тут читали, мастер? Неужто в самом деле английскую листовку?
– Работать иди! – ворчит Квангель, подгоняя болтуна в цех.
Там опять болтают. Стоят кучками, взбудораженные, – такого тут никогда не бывало. Квангель мечется по цеху, бранится, грозит, ругается – лоб мокрый от пота…
А в голове все крутятся мысли: вот, стало быть, каков первый отклик. Только страх. Столько страха, что они даже до конца не дочитывают! Но это еще ничего не значит. Здесь они чувствуют, что за ними наблюдают. Мои открытки люди находили большей частью в одиночку. Могли спокойно их прочитать, обдумать, и тогда написанное действовало совершенно иначе. Глупый я устроил эксперимент. Посмотрим, что будет дальше. Вообще-то хорошо, что обнаружил и сдал открытки я, мастер, это отведет от меня подозрения. Нет, я ничем не рисковал. И даже если они обыщут мой дом, все равно ничего не найдут. Анна, конечно, перепугается… хотя нет, прежде чем они придут с обыском, я вернусь домой и подготовлю Анну… 14 часов 2 минуты – сейчас как раз пересменка, сейчас заступят мои.
Но пересменки не происходит. Звонок в цеху не звонит, сменщиков (собственно, подчиненных Квангеля) нет как нет, станки продолжают работать. Народ теперь по-настоящему в тревоге, все чаще собирается кучками, смотрит на часы.
В конце концов Квангель перестает обрывать их болтовню, что он может против восьмидесяти человек?
Потом вдруг появляется один из дирекции, лощеный господин в брюках со стрелками и партийным значком. Становится подле Квангеля и кричит в шум станков:
– Персонал! Внимание!
Все поворачиваются к нему, на лицах лишь любопытство, ожидание, подозрительность, протест, равнодушие.
– По чрезвычайным причинам персонал продолжает работу. Будут выплачены сверхурочные!
Он делает паузу, все неподвижно глядят на него. Это все? По чрезвычайным причинам? Они ждут подробных объяснений!
Но он только кричит:
– Персонал, продолжайте работу! – Затем поворачивается к Квангелю: – Обеспечьте полное спокойствие и усердие, мастер! Кто поднял открытки?
– Думаю, первым их увидел я.
– Это я знаю. Та-ак, вон тот? Прекрасно, его имя вам известно?
– Нет. Смена-то не моя.
– Знаю. Да, сообщите персоналу, что выходить в уборные пока запрещается, всем оставаться в цеху. За каждой дверью двое часовых!
И отутюженный господин, бегло кивнув Квангелю, уходит.
Квангель переходит от одного рабочего места к другому. С минуту смотрит на работу, на руки работающих. Потом говорит:
– Покидать цех и заходить в уборные пока что запрещено. Возле каждой двери двое часовых!
Прежде чем они успевают задать вопрос, он переходит к следующему рабочему месту и повторяет то же самое.
