Дверь открылась, но сначала вошел только кот. Джад проследил за ним взглядом и опять повернулся к двери.
Окна кухни выходили на восток, и первые лучи солнца уже окрасили небо бледным белесым свечением. Света было не много, но вполне достаточно. Более чем.
Гейдж Крид вошел в кухню. Он был в костюме, в котором его похоронили. Плечи и лацканы пиджака поросли мхом. Мох зеленел на белой рубашке. Светлые волосы Гейджа слиплись под коркой грязи. Один глаз косил вбок, уставившись в пространство с жуткой сосредоточенностью. Второй смотрел прямо на Джада.
Гейдж ухмылялся.
— Привет, Джад, — пропищал он тоненьким детским голоском, но вполне внятно. — Я пришел по твою старую вонючую душу, чтобы отправить ее прямиком в ад. Один раз ты меня обдурил. Но неужели ты думал, что я не вернусь и не поимею тебя по полной программе?
Джад поднял топорик.
— Ну давай, вынимай свой причиндал. И мы посмотрим, кто кого поимеет.
— Норма мертва, и скорбеть по тебе некому, — сказал Гейдж. — Дешевая шлюха, вот кем была твоя женушка. Перетрахалась со всеми твоими друзьями, Джад. Давала им заправлять себе в зад. Так ей нравилось больше всего. Сейчас она горит в аду, с артритом и всеми делами. Я ее видел там, Джад. Я ее видел.
Тварь приблизилась на два шага, оставляя грязные следы на потертом линолеуме. Протянула вперед одну руку, словно для рукопожатия; другая рука была спрятана за спиной.
— Слушай, Джад, — прошептала она и широко распахнула рот, обнажив мелкие молочные зубы. И хотя ее губы не двигались, изо рта вырвался голос Нормы:
— Я смеялась над тобой! Мы все смеялись над тобой! Как же мы все смея-а-а-а-а-лись…
— Прекрати! — Топорик дрогнул в руке Джада.
— Мы делали это в нашей постели, мы с Герком, мы с Джорджем, с ними со всеми, я знала про твоих шлюх, но ты-то не знал, что женился на шлюхе, Джад! Мы сношались, и мы смея-а-а-а-а-а-лись над…
— ПРЕКРАТИ! — закричал Джад. Он бросился на крошечную фигурку в грязном костюмчике, купленном для похорон, но тут ему под ноги кинулся кот, прятавшийся в темноте под разделочным столом. Черч шипел, прижав уши к голове, и Джад споткнулся о него и упал. Топорик вылетел из руки, заскользил по линолеуму, с тихим звоном ударился о плинтус и исчез под холодильником.
Джад понял, что его снова оставили в дураках, и единственным утешением было то, что этот раз станет последним. Кот уселся у него на ногах, сверкая глазами и шипя, как чайник. А потом Гейдж набросился на него, со злорадной ухмылкой, с налитыми кровью глазами, теперь он вытащил правую руку из-за спины, и Джад увидел, что в ней был скальпель — скальпель из черной сумки Луиса.
— Господи, — сумел выдавить Джад и поднял правую руку, чтобы закрыться от удара. Видимо, у него что-то сдвинулось в голове, потому что ему показалось, что скальпель находится сразу с двух сторон от его ладони. А потом что-то теплое закапало сверху ему на лицо, и он все понял.
— Я поимею тебя, старикашка! — расхохоталась тварь в облике Гейджа, дыша в лицо Джада смрадной отравой. — Я поимею тебя… я буду иметь тебя… сколько захочу!
Джад все же сумел схватить Гейджа за запястье. Он почувствовал, как у него под рукой рвется кожа — тонкая, как пергамент.
Скальпель выдернули у него из ладони, оставив на ней вертикальный разрез, похожий на окровавленный рот.
— Сколько ЗАХОЧУ!
Скальпель обрушился снова.
И еще раз.
И еще.
59
— Попробуйте теперь, мэм, — сказал водитель грузовика, глядя на двигатель машины Рэйчел.
Рэйчел повернула ключ. Двигатель сразу завелся. Водитель закрыл капот и подошел к водительскому окну, вытирая руки большим синим носовым платком. У водителя было приятное румяное лицо. Его кепка с эмблемой придорожной закусочной «Дисартс» была лихо сдвинута на затылок.
— Огромное вам спасибо, — сказала Рэйчел, чуть не плача. — Не знаю, что бы я без вас делала.
— Ну, поломка-то пустяковая, с ней бы справился даже ребенок, — ответил водитель. — Но вообще странно. Ни разу не видел, чтобы новая машина вот так ломалась.
— А что с ней было?
— Один провод от аккумулятора отвалился. Специально ж его выдернуть не могли?
— Не могли, — сказала Рэйчел и снова вспомнила то ощущение, словно она попала в резинку самой большой в мире рогатки.
— Наверное, просто слетел на ходу. Но теперь с проводами проблем не будет. Я хорошо их закрепил.
— Я что-нибудь вам должна? — смущенно спросила Рэйчел.
Водитель расхохотался.
— Ничего не должны, леди, — ответил он. — Мы же рыцари дорог, вы не знали?
Она улыбнулась.
— Ну, тогда… Спасибо.
— Не за что! — Он одарил ее солнечной, яркой улыбкой, такой странной в глухой ночной час.
Рэйчел улыбнулась в ответ и осторожно двинулась к выезду со стоянки. Посмотрев в обе стороны, нет ли машин, она выехала на дорогу и уже через пять минут вновь была на шоссе. Кофе помог даже лучше, чем она смела надеяться. Сон как рукой сняло, глаза открылись, в голове прояснилось. Но ее все-таки не покидало тревожное, совершенно абсурдное ощущение, будто ею управляют. Отвалившийся аккумуляторный провод…
Словно что-то пыталось ее задержать, пока…
Она нервно рассмеялась. Пока — что?
Пока не случится что-то непоправимое.
Это глупо. Смешно. Но Рэйчел все равно прибавила газу.
В пять утра, когда Джад Крэндалл пытался отбиться от скальпеля, украденного из сумки его доброго друга, доктора Луиса Крида, когда дочь Рэйчел с криком проснулась, вырвавшись из кошмара, которого она, к счастью, не помнила, Рэйчел свернула с шоссе, проехала по Хаммонд-стрит неподалеку от кладбища, где в гробу ее сына теперь лежал только погнутый заступ, и пересекла мост между Бангором и Брюэром. В четверть шестого она уже была на шоссе номер 15 и мчалась в Ладлоу.
Она решила сначала заехать к Джаду; хотя бы в этом она выполнит свое обещание. Все равно их «сивика» не было на подъездной дорожке — да, он мог стоять в гараже, но дом казался пустым. Интуиция не подсказала Рэйчел, что Луис сейчас дома.
Она поставила машину за пикапом Джада и вышла, внимательно осмотревшись. Роса на траве искрилась в первых лучах солнца. Где-то запела птица и тут же умолкла. Иногда — чаще в детстве, но и потом тоже, хотя значительно реже, — когда Рэйчел встречала рассвет в одиночестве, она испытывала удивительное ощущение новизны и сопричастности миру, и на душе сразу делалось радостно и хорошо. Однако этим утром она не чувствовала ничего подобного. Сердце ныло от тревоги, которую нельзя было списать только на усталость после бессонной ночи и на горе от тяжелой потери.
