Мария начертила в воздухе крест.
– Время не ждет! – рявкнул граф Кентский. – Идемте!
Процессия во главе с шерифом и его помощниками в сопровождении Паулета, Друри, Шрусбери, графа Кентского и Била направилась в большой зал. Мария следовала за ними, решившись идти без посторонней помощи. Она выпрямила спину и высоко держала голову одним лишь усилием воли.
Зал оказался очень просторным, но Мария могла видеть лишь помост для казни. Она слышала, как его сколачивали; теперь она увидела его.
Он имел форму квадрата двадцать на двадцать футов и был снабжен перилами. Поскольку он находился на высоте одного ярда над полом, к нему пристроили короткую лестницу. Помост со всех сторон затянули черной тканью. На нем находилось несколько предметов: стул, стол, подушка, два табурета… и плаха.
Мария пыталась совладать с сильно бьющимся сердцем, но она не могла быть готова к этому. Во всем остальном имелись какие-то аналогии с обычной жизнью. Но здесь не было никакой возможности уклониться от самого эшафота, никакой замены, чтобы привыкнуть к нему.
Собравшиеся смотрели на нее, судя по всему, ожидая увидеть признаки страха или физической немощи.
«Другая толпа, глазевшая на меня, когда я вернулась в Эдинбург в сопровождении лорда Рутвена и Линдсея, сопровождавших меня так же, как Паулет и Друри сегодня…»
Сжечь шлюху!
Казнить изменницу!
Мария смотрела только вперед и сосредоточилась на черных покрывалах вокруг эшафота. У подножия лестницы она помедлила; Паулет подошел к ней и предложил руку.
– Благодарю вас, сэр, – сказала она. – Это последнее затруднение, которое я вам доставлю.
Шрусбери, Кент и Бил поднялись следом и дали понять, что она должна сесть на стул. Мария подчинилась.
Теперь она осознала присутствие еще двух человек, полностью одетых в черное. Потом она увидела топор, лежавший на полу. Это был такой же топор, каким рубят дерево! У них не нашлось меча для королевы! Она ухватилась за ручки стула.
Бил в очередной раз стал зачитывать смертный приговор. Лишь тогда она посмотрела на зрителей. Всего в зале собралось более ста человек, и они окружали эшафот с трех сторон.
– Итак, мадам, – нетвердым голосом произнес граф Шрусбери. – Вы знаете, что должны сделать.
– Выполняйте свой долг, – сказала Мария. На нее снизошло великое спокойствие, и она снова улыбалась.
В следующий момент дородный священнослужитель в парадном облачении протолкался к помосту.
– Я настоятель собора Питерборо, – звенящим голосом произнес он. – Еще не поздно обратиться к истинной вере! О да, к реформатской вере, которая…
Только не это! Мария оказалась застигнутой врасплох; сейчас она меньше всего ожидала этого.
– Дорогой сэр, вам не стоит утруждать себя, – сказала она. – Я выросла и воспитана в старинной католической и римской вере, за которую собираюсь пролить кровь.
– Позаботьтесь о вашей душе, которая скоро расстанется с телом! Одумайтесь и покайтесь в былых прегрешениях!
– Дорогой сэр, – повторила она. – Я уже просила вас не утруждаться без надобности. Я родилась в этой вере, жила в ней и намерена умереть с ней.
– Даже сейчас, мадам, Господь Всемогущий открывает вам дверь; не запирайте ее своим жестокосердием…
Его голос затих и сменился голосом Джона Нокса:
– Вера требует знания, но боюсь, у вас нет его…
Шрусбери перебил настоятеля:
– Мадам, мы оба будем молиться за вас.
Мария улыбнулась ему:
– Я буду благодарна за ваши молитвы. Но я не присоединюсь к вам, так как мы не принадлежим к одной вере.
Шрусбери пытался утихомирить настоятеля, но граф Кентский, наоборот, понукал его. Каноник вскинул руки и зычным голосом произнес:
– Молю, обрати Свой милосердный взор на нас и узри сию обреченную на смерть грешницу, чья душа не в силах обрести свет истинного понимания…
Он произносил проклятие! Мария заткнула уши и стала молиться на латыни, позволив старинным словам заглушить его жестокие декларации. Она соскользнула со стула и опустилась на колени.
Conserva me, Domine, quoniam speravi in Te…
«Сохрани меня, Господи, ибо в Тебя верую…»
Она молилась все громче, пока ее слова не вытеснили завывания настоятеля. Она больше не слышала его голоса и снова купалась в лучистом сиянии, где ей нечего было терять.
Она встала, сжимая распятие, подняла его над головой и воскликнула:
– Как Твои руки, Иисусе, были раскинуты на кресте, так прими меня и смой все мои грехи Твоей бесценной кровью!
Распятие как будто сияло, и она могла различить за ним стены комнаты в аббатстве Сен-Пьер. Все стало одним целым, и время растворилось.
– Уберите эту мишуру! – Граф Кентский попытался отобрать распятие, но Мария прижала его к груди.
Каноник отступил от эшафота; двое палачей выступили вперед и преклонили перед ней колени.
– Простите нас, – сказали они.
Она посмотрела на их мощные предплечья.
– Я от души прощаю вас и весь мир, – ответила она. – Надеюсь, эта смерть положит конец моим печалям.
Палачи встали.
– Помочь вам подготовиться? – вежливо спросили они.
– Нет, я не привыкла к таким помощникам, – с улыбкой ответила она. Потом она повернулась и посмотрела на толпу: – Как не привыкла и раздеваться перед таким многочисленным обществом. – Она жестом подозвала Джейн и Элизабет, стоявших на коленях возле эшафота: – Мне нужна ваша помощь.
Женщины встали и поднялись на помост, но когда они приблизились к ней, то разрыдались.
– Не плачьте, – сказала она. – Я рада покинуть этот мир, и вы должны радоваться вместе со мной. Как вам не стыдно плакать? Нет, если вы не прекратите эти сетования, мне придется отослать вас. Я обещала, что вы воздержитесь от этого.
Пока она говорила, то отдала Джейн свои четки и крест. Палач попытался забрать их, но Мария укорила его.
Аккуратно, дрожащими руками, Джейн и Элизабет расстегнули черное платье и открыли алое платье внизу. Зрители затаили дыхание. Фрейлины принесли накладные рукава, и она прикрепила их, так что теперь алое сияние окутывало ее до самых пальцев. Джейн сняла с нее вуаль и головной убор и положила на маленький табурет.
На прощание Мария поцеловала свое старое распятие и положила его на табурет вместе с другими вещами, добавив свой часослов. Потом она взяла шарф с золотой каймой, который нужно было повязать на голову, и молча протянула Джейн.
За толпой людей она видела пляшущие языки пламени в камине, который не мог обогреть холодный зал.
«Последнее, что я вижу. Желтые языки пламени и черные одежды. Это не более достойное зрелище, чем любое другое. Ничто не может полностью удовлетворить желание человека видеть этот мир хотя бы еще несколько минут».
