Свадебный обряд княжича Владислава, сына Богдана, с Милицей, дочерью Торусы, вершился в присутствии кудесницы Макоши Всемилы и кудесника Велеса Мстимира. Все же не простые люди шли к брачному ложу, и благословить их на продолжение славного рода должны были ближники самых влиятельных в радимецких землях богов. Осташ давно уже не видел кудесницу Всемилу и теперь обнаружил, что она сильно постарела за эти годы. Говорили, что ее здорово подкосила трагическая смерть князя Драгутина. Все-таки этих людей связывало нечто гораздо большее, чем просто чувство, вспыхнувшее в юные годы. Немудрено, что Драгутин так долго тянул с женитьбой, боясь огорчить гордую дочь Гостомысла.
– Покажи мне сыновей Умилы, – попросила кудесница боготура.
– Так вот они, – кивнул Осташ на стоящих поодаль Рериков.
– Сон мне приснился, – вздохнула Всемила, – что род отца моего Гостомысла зачах, и тогда из чрева Умилы вдруг проросло пышное древо, крона которого прикрыла собой всю Русь. Я известила об этом отца, но старый упрямец отмолчался. Он терпеть не мог князя Годлава и по сию пору жалеет, что отдал за него свою дочь. Уж не знаю, жалеть мне о горькой участи старшей сестры или радоваться, глядя на ее сыновей.
Первым к тетке подошел Воислав Рерик, Сивар с Труваром скромно держались за его спиной.
– Да сопутствует вам до конца дней удача, которой щедро одарила вас богиня Макошь, – громко произнесла кудесница Всемила, – ибо нет и не будет на Русской земле более блестящей доли, чем доля ваша и ваших потомков.
Воислав растерялся и не нашел, что сказать в ответ на эти слова, звучавшие в устах первой Макошиной ближницы как пророчество. Он сумел лишь отвесить тетке поклон, пробормотать несколько приветственных слов да пожелать ей доброго здравия. Всемила кивнула ему и гордо прошествовала в сопровождении боготура Осташа к крыльцу, дабы благословить молодых.
– Величественная у нас тетка, – не удержался от ехидного замечания Сивар, но тут же прикусил язык под строгим взглядом брата.
В Детинце Тарусиного городца собралось до полутысячи гостей. Преобладали боготуры, ибо ни Торуса, ни княжич Владислав не пользовались любовью радимецкой старшины, да и расположен был городец у черта на рогах. Не многие удельники и бояре рискнули отправиться на край радимецкой земли по летней жаре, чтобы увидеть собственными глазами торжество нелюбимого человека. Не говоря уже о том, что самые злобные недоброжелатели Торусы готовили ему свой подарок и очень надеялись, что больше одаривать гордого боготура им не придется. Вряд ли об этом догадывался сам Торуса и его садившиеся за столы гости. Во всяком случае, так хотелось думать беку Карочею, который в качестве ближайшего родственника играл на свадьбе не последнюю роль. И хотя в тереме Торусы преобладали люди, недоброжелательно настроенные к хазарам, никто не нарушил закона гостеприимства и не сказал ни единого худого слова в сторону гостя. Карочей был посажен в головку стола, справа от боготура Торусы. Почетнее места за свадебным столом не бывает. На долю скифа пришлась изрядная доля пшена, символизирующего удачу, которым кудесница Всемила и Макошины ближницы щедрой рукой осыпали гостей. Бек посчитал это добрым предзнаменованием, хотя вроде бы новая вера запрещала ему принимать дары от языческих богов. Присмотревшись к невесте, Карочей от души пожалел, что пообещал эту красавицу варяжскому выскочке Гвидону. Самое место Милице в бекском дворце, подле разумного и богатого мужа. А что ей может предложить нищий ротарий, кроме угла в какой-нибудь убогой лачуге? Не по себе рубит сук тан Гвидон, младший сын небогатого отца. Не видать ему Милицы как своих ушей, но бек Карочей позаботится, чтобы его это известие не слишком огорчило. Ибо зачем покойнику такие богатые дары из мира живых?
После ухода кудесницы Всемилы и кудесника Мстимира пирующие оживились. Вино полилось рекой, а хвастливые и хвалебные речи – бурным потоком. Радимичи по всей Руси славились своим красноречием, но бек Карочей не собирался сегодня им уступать. Его речь была столь цветистой и столь насыщенной похвалами невесте, жениху и их родителям, что многие восторженно зацокали языками, когда он ее завершил. А уж подарки, преподнесенные богатым скифом жениху и невесте, и вовсе повергли всех в оторопь. Каролингские мечи в радимецких землях и без того были редкостью, а уж этот, с рукоятью, богато разукрашенной золотыми накладками, и в ножнах, усыпанных драгоценными камнями, поразил всех. Невеста тоже не осталась внакладе, и многие радимичи клялись, что впервые видят столь крупные изумруды в такой изумительной оправе. Еще бы им не удивляться, если Карочей преподнес красавице Милице едва ли не самое изящное ожерелье из сокровищ покойного рабби Зиновия, подобранных с большим вкусом.
– Щедрый ты человек, бек, – сказал с усмешкой скифу Сивар Рерик. – Надо бы мне пригласить тебя на свою свадьбу. Побрякушки мне ни к чему, а от меча я бы не отказался. Ну хоть такого, что висит сейчас на твоем поясе, Карочей. С таким мечом приятно не только жить, но и умирать.
– Я положу его на твою могилу, уважаемый Сивар. Слово бека.
Сивар захохотал, но глаза его при этом оставались серьезными. Быть может, он предчувствовал свою завтрашнюю смерть. Во всяком случае, Карочей сделает все от него зависящее, чтобы исполнить данное варягу слово как можно скорее.
Ночь прошла без происшествий. То есть случилось то, что и должно было случиться: прекрасная Милица стала женой княжича Владислава, к огорчению маявшегося с похмелья Карочея. Он предпочел бы получить свою будущею жену нетронутой. Однако кубок вина, преподнесенный вовремя служкой, вновь вернул скифу хорошее настроение. Станет ли Милица его женой, это еще вилами по воде писано, а вот то, что для ее мужа этот день будет последним в цветущем мире, он нисколько не сомневался. Порукой тому были твердое сердце князя Горазда и запредельное честолюбие бека Езекии, который спал и видел себя покорителем радимецкой земли. Карочей Езекию не осуждал. В конце концов, сыну Обадии в свой черед предстоит получить каганскую булаву, и лучше, если ее получит опытный и много чего повидавший полководец, чем рохля, возросший под крылышком отца. Да и риска в данном случае не было практически никакого. Ибо пятистам боготурам, будь они хоть семи пядей во лбу, никогда не справиться с двадцатью тысячами хазар и радимецких мечников.
Выезд молодых из Тарусиного горда почему-то задерживался. То ли новобрачные никак не могли прийти в себя после бурно проведенной ночи, то ли родители Милицы никак не хотели расставаться со своей ненаглядной, но солнце уже стояло в зените, а в Детинце все еще продолжалась утренняя суматоха. Карочей хотел было расспросить о причине задержки боготура Осташа, но не нашел его ни в тереме, ни во дворе. Рерики тоже нигде не показывались. Да что там Соколы – куда-то исчезли даже братья Милицы, Яромир и Драгутин. И лишь радимецкий боярин Станислав унылым идолом стыл на крыльце, разукрашенном причудливыми птицами.
– Ты отправил гонца к Горазду? – прошипел ему на ухо Карочей.
– Отправил еще с вечера.
– А от Горазда кто-нибудь был?
– Рано поутру прискакал мечник. Сказал, что радимецкие ганы уже в сборе и к Езекии отправлен посланец.
