женщины исчезла маска злодея, глаза заискрились юмором, в улыбке сверкнули зубы, все лицо засветилось весельем. И все время двигались длинные тонкие пальцы. Детектив то следил за их движениями, то взглядывал ей в лицо. Вечно меняющееся оживленное лицо, движения рта и губ подчеркивали музыкальность ее жестов, их звучность. Открытое, честное, наивное лицо, а вот лицо маленькой девочки: гримаски, удивление, успокоенное выражение.
«Да она просто разговаривает лицом и руками!»— подумал Роджер. И внезапно понял, что женщина — глухонемая. .
Он сразу отвел глаза, потому что не хотел, чтобы она подумала, что он уставился на нее, как на урода.
А детектив смеялся. Его жена, видимо, кончила свой рассказ о какой-то неведомой Фанни, и теперь детектив хохотал чуть не до слез в глазах и никак не мог остановиться, так что Роджер не смог удержаться от непроизвольной улыбки, и даже официант, подошедший к его столику, невольно заулыбался.
— Мне бы хотелось яиц, — сказал Роджер.
— Oui, monsieur, в каком виде?
— О, я не знаю, — ответил Роджер.
— Может быть, monsieur захочет омлет?
— Ага, вот это хорошо, — согласился Роджер. — А с чем у вас омлет?
— С сыром, грибами, луком, жел…
— С грибами, — сказал Роджер. — Вот это вкусно. Омлет с грибами. И кофе. Пожалуйста, сразу.
— Oui, monsieur, — кивнул официант. — Какой-нибудь салат?
— Нет. Нет, спасибо.
— Oui, monsieur, — произнес официант и отошел.
— …и сначала начал говорить с Мейером. Тот слушал, слушал его несколько минут, а потом говорит ему, что лучше ему переговорить со мной. Я страшно удивился, когда перед моим столом появился католический священник. Знаешь, душенька, обычно таких посетителей у нас не бывает — не то, что мы там греховны или далеки от религии, а просто… /
Он улыбался жене, и она улыбалась ему… Господи, какая она красавица, думал Роджер.
— Делать нечего, я ему представился. Оказалось, патер тоже итальянец; ну, и пошел обычный разговор: «И вы итальянец?! Ах…» и так далее, минуты две. Проследили свои генеалогии. Правда, патер родился не поблизости от родных краев моих родителей, но тем не менее. Усаживается ко мне, говорит, у него дилемма. Я спрашиваю, в чем дилемма, отец, — а сам думаю, у меня тоже дилемма, Я ведь не был в церкви с тех пор, как был еще мальчишкой.
А вдруг он мне скажет прочитать пять раз «Радуйся, Мария благодатная…»
Он мне говорит, что утром у него на исповеди была женщина. Исповедовалась, призналась в обычных мелких грешках, как полагается, а потом неожиданно говорит, что она купила пистолет и что он у нее в сумочке, прямо тут, при ней, и что сейчас она пойдет в магазин, где служит ее муж, и будет поджидать. Когда он выйдет в обеденный перерыв, тут-то она его и застрелит. Она все это рассказала ему, потому что решила после этого сразу застрелиться и хотела заранее получить у него отпущение грехов.
Ну, и вот, дорогая, священник и не знает, что ему говорить ей. Он видит, что она страшно возбуждена и что ее не заставишь смиренно выслушать проповедь о том, какой страшный грех — убийство. Она ведь пришла к нему просить не его разрешения, а прощения. Понимаешь?.. Ей, значит, хотелось, чтобы он ее авансом благословил укокошить своего мужа, а потом и себя. Что же делать? Он говорит ей, что им нужно вместе помолиться. Пока они молились, он незаметно нажимал на то, какой это страшный грех — убивать. «Не убий»— пятая заповедь! Потом объяснил ей, что она собирается совершить двойной смертный грех — тем, что убивает мужа, потом себя. Разве у нее нет детей? Она отвечает, что нет.
Ну, священника это здорово подкосило, потому что на детях можно было прекрасно сыграть. Тут он очень быстро говорит ей, мол, разве у вас нет родителей или братьев и сестер, которые будут мучиться из-за нее. А ина и говорит, что родители у нее есть, но лучше бы их черт побрал, тут же она просит священника простить ее, что выругалась в церкви, уж не говоря, что в исповедальне. Он ее простил, и они стали опять вместе молиться, а священник лихорадочно думал, как ее отговорить не пришивать муженька, когда он будет выходить из своего магазина с бутербродами в пакете под мышкой.
Вот почему он ко мне пришел, котик. Он сказал, что, конечно, священник дает клятву сохранять тайну исповеди, но из-за этого и возникает перед ним дилемма. Исповедовалась ли она в чем-то или еще нет? Как может человек исповедоваться в грехе, который еще не совершен?
Является ли намерение тем же, что и действие? Если так, то мир полон намеревающихся грешников. Если не так, то эта женщина ничего не сделала, и ее исповедь, собственно, совсем и не исповедь. И если это не исповедь, то какую тайну он должен сохранять? Если это не настоящая исповедь, то почему бы ему не иметь моральное право пойти в полицию и сообщить о планах этой женщины?
Вы совершенно правы, отец, сказал я ему. Как фамилия этой женщины и где работает ее муж? Не тут-то было. Он хотел сначала обсудить все философские и метафизические аспекты разницы между грехом замышляемым и грехом совершенным, а часы на стене все тикают да тикают, обеденный перерыв все ближе и ближе, и этот бедняга-муж все ближе к тому, чтобы получить пару дырок в голове. Я наконец убедил его, сказав, что, видимо, он пришел в полицию по той же причине, что и женщина пришла к нему. Он спросил, какая это причина. Я сказал, что, по-моему, ему тоже хочется быть освобожденным от вины. От какой вины! — спрашивает он. Я сказал ему, что ему хочется, чтобы с него сняли вину умолчания, могущего вызвать смерть двух людей. Ведь он хотел молчать, хотя даже не мог решить, какая доктрина это оправдывает. Точно этого же хотела и та женщина. Я ему сказал, что они оба — и он и женщина — хотят предотвратить эту смерть. Вот почему женщина пришла к нему, и вот почему он пришел ко мне. Как все-таки зовут эту женщину и где работает ее муж? Было уже бе» четверти двенадцать. Наконец он мне сказал. И я выслал за женщиной патрульную машину. Мы не можем предъявить ей обвинение, так как она не совершила преступления и даже не пыталась. А в наших законах нет такого понятия как подозрение… И может быть, немножко ее припугнуть… О-о, стой-ка, стой!
Роджер, который не отрываясь, слушал, почти
