Элизабет. — И еще раз прошу у тебя прощения. Я должна была раньше понять, что для тебя это нелегко — привыкать к жизни в Нью-Йорке, оставив на родине все, что тебе было дорого. Твои нравоучения по поводу того, как я себя веду, — это было не самое обидное, нет. Мне не хотелось, чтобы дедушка Туан узнал… ну, об изнасиловании. И даже если ты считаешь меня аморальной, женская стыдливость мне все же присуща.
— Тогда и ты меня прости, — торжественным тоном сказал Жан, пожимая ей руку. — Я сначала написал, отправил письмо и только потом задумался, стоило ли. Прости меня, милая племянница, и поверь, я очень рад, что ты сейчас с нами, что мы — одна семья. У тебя хватило силы духа самой прийти к старому дяде-упрямцу мириться, и спасибо тебе за это!
— Я буду приходить чаще, — лучезарно улыбнулась ему Элизабет. — На самом деле характер у меня не лучше твоего. Мы похожи, дядя Жан, потому и сталкиваемся лбами!
Это было так близко к правде, что Жан улыбнулся, приобнял Бонни и чмокнул в щеку.
— Сегодня просто день поцелуев! — отшутилась та.
Элизабет выглядела вполне веселой и беспечной, но мысли ее крутились вокруг интригующего страшного сна.
— Дядя Жан, скажи серьезно: вот что бы могло заставить тебя заплакать? — вдруг спросила она.
— Странный вопрос! — Жан Дюкен засмеялся.
— Пожалуйста, ответь!
— Понятия не имею! Ты и жениха своего так допрашиваешь?
— Нет, пока еще нет. Подумай хорошенько и ответь! Неужели так трудно?
— Наверное, уроню слезу-другую, если умрет отец, и то не наверняка. Мы уже лет пять не виделись. Я к этому готов, ведь твой дедушка Туан не вечен.
Жан еще какое-то время думал, потом поморщился и сказал недовольно:
— Ты заставляешь меня думать о неприятном, а мы так хорошо сидим! Люди обычно плачут, когда у них большое горе. Вот!
И, расстроенный, замолчал. Элизабет догадалась, что он представил, как вдруг лишается жены или сына. И пожалела его, а себя почувствовала виноватой.
— Твоя правда, дядя Жан. Забудем! Давайте лучше устроим пикник в Сентрал-парке в будущее воскресенье! Антонэн набегается от души, ему сегодня сняли гипс.
— Он уже совсем поправился? — спросила Бонни. — Я не успела тебе сказать, Жан: бедный малыш подхватил краснуху, с жаром и сыпью.
— И может заразить Уильяма? — моментально встревожился Жан.
— Нет, доктор Фостер говорит, Антонэн уже не заразный, — уточнила Элизабет. — Соглашайтесь! Посидим в тенечке, на берегу озера! Я приглашу еще Батиста с Леей.
Элизабет умоляла улыбкой, и противиться этой улыбке и нежному взгляду голубых глаз было невозможно.
— Пусть будет пикник! — решил Жан. — И, конечно, твой жених с детьми тоже будет.
— Конечно, — подтвердила Элизабет рассеянно.
Она посмотрела на кольцо, ужасаясь тому, что теперь Анри был ей настолько безразличен. Но чувство вины неожиданно сменилось радостью. Она услышала слова, пришедшие ниоткуда, из какого-то таинственного измерения, как если бы кто-то тихонько нашептал их ей на ухо:
«Так уж сложилось, и ты ничего не можешь изменить. Зачем лгать себе?»
Замок Гервиль, в тот же день, незадолго до полуночи
Жюстен в окно столовой смотрел, как удаляется жандармский фургон, влекомый парой крепких серых лошадок. Ему хотелось быть там, подле Роже. Стоящий рядом мужчина дружески потрепал его по плечу.
— В больнице, в Руйяке, о нем прекрасно позаботятся, не беспокойтесь, — заверил его доктор Леон Фоше. — Я напоил его сладкой водой, дал опия, а потом почистил рану. Роже молод, крепок, он выкарабкается!
— Ногу не отрежут, вы уверены?
— Совершенно уверен.
Врач, ростом пониже Жюстена, отступил на шаг и грустно посмотрел на собеседника.
— Я страшно удивился, когда бригадир жандармов приехал вечером и сказал, что нужны мои услуги, — объяснил он. — Думал, зачем побеспокоили так поздно, тем более что в Агре недавно поселился молодой коллега-доктор? Но в округе все знают о нашей с Гуго Ларошем многолетней дружбе. Правда, с тех пор, как вы живете в замке, мы с ним почти не виделись. Я говорил себе: старина Ларош обрел наконец счастье и покой с этим словно с неба свалившимся сыном!
— Я удивился не меньше, увидев вас в кухне! — кивнул Жюстен.
И снова умолк, задумался. Он навсегда запомнил момент, когда старый Леандр помог ему выбраться из люка в погреб и объявил, что старый хозяин застрелился.
Жюстен испытал огромное облегчение, к которому примешивалось чувство пьянящей свободы.
— Когда Гуго лишился разума? — спросил у него Леон Фоше. — Я не посвящен в детали, но полагаю, состояние у него было тяжелое, раз он мог так с вами поступить.
— Прошу прощения за беспокойство, господа, — обратился к ним один из жандармов. — Мсье Ларош, бригадир приступает к сбору показаний. Не могли бы вы подойти к столу?
Жюстен испытал шок, уразумев, что обращаются к нему. Поморщился: отныне придется носить эту злосчастную фамилию, хочет он того или нет. Он оглянулся и увидел, что прислуга выстроилась у стены, под портретами предков помещика и мадам Аделы, урожденной мадемуазель де Белланж.
Раскрасневшаяся, заплаканная Ортанс слабо ему улыбнулась. Старый Леандр уважительно кивнул, а вот Сидони потупилась, ломая руки. Алин стояла чуть в стороне. Она была в скромном платье, с прибранными волосами. Лицо у нее было в кровоподтеках — Ларош ее избил. Вид у Алсида в наручниках был совершенно потерянный.
Все лампы горели, привлекая тучи крошечных мошек. Бригадир, сидя за столом, что-то писал в записную книжку. Рядом с ним другой жандарм ожидал с карандашом в руке, глядя в раскрытую тетрадь.
— Алсид Жамбар, подойдите! — распорядился старший.
Садовник так трусил, что не мог сдвинуться с места. Пришлось охранявшему его жандарму его подтолкнуть. На все вопросы он сначала отвечал только «да» или «нет». Потом велели назвать дату его поступления на службу в замок, перечислить его обязанности и описать, какие отношения у него были с другими слугами.
— А теперь расскажите, что произошло с Роже Мийе, которого мсье Жюстен Ларош нанял конюхом в январе 1900 года, — сухо потребовал жандармский бригадир.
— А что рассказывать? Хозяин упал и слег, а молодой мсье уехал в Америку. Покойной матерью клянусь, из-за этого старик и тронулся умом! Но стал понемногу поправляться. И потребовал, чтобы Роже, хороший парень, пристрелил Районанта, лошадь мсье Жюстена. Я принес заряженное ружье.
Леон Фоше, стоявший рядом с Жюстеном, увидел, как молодой человек содрогнулся от негодования.
— Роже не захотел. Оно и понятно, господин жандарм: красивый конь, здоровый, без изъяна! Хозяин рассвирепел, выхватил у меня ружье и стрельнул. Роже упал, где стоял.
— А потом?
— Мое дело — слушаться. Хозяин приказал спустить Роже
