головой и долго не отвечал ни слова, хотя Ван Тигр принуждал его и наконец позвал на помощь человека с заячьей губой. К тому времени, как пришел верный человек, Вана Тигра до того истерзали тревога, страх и даже гнев оттого, что ребенок упрямился, что он крикнул:
– Уведи этого дурака и посмотри, что с ним!
Теперь мальчик отчаянно рыдал, положив голову на руки и пряча лицо, а Ван Тигр сидел мрачный и сам чуть не плакал; лицо его кривилось, и он дергал себя за бороду. Верный человек взял ребенка на руки и унес его куда-то, и Ван Тигр дожидался, терзаясь и глядя на нетронутую чашку мальчика. Когда Заячья Губа вернулся без ребенка, Ван Тигр заревел на него:
– Говори же, не скрывай от меня ничего!
И человек ответил нерешительно:
– Он ничем не болен, а только не может есть, когда он один. До сих пор он никогда не жил один, без других детей, он тоскует по матери и по сестре.
– Но в его годы нельзя все играть и праздно проводить время вместе с женщинами, – сказал Ван Тигр, начиная выходить из себя, и рванул себя за бороду, резко поворачиваясь на стуле.
– Да, – спокойно отвечал тот, зная нрав своего господина, – но ему можно было бы иногда навещать свою мать, или сестра могла бы приходить к нему играть с ним, – ведь оба они еще дети, и тогда мальчик легче перенесет разлуку, а не то он может и заболеть.
Ван Тигр долго сидел молча и терзался, и такой смертельной ревности он не испытывал с тех пор, как убитая им женщина являлась к нему и мучила тем, что любила мертвого бандита больше, чем его. А теперь он ревновал из-за того, что сын его любит не одного только отца, а скучает и о других, и Ван Тигр терзался оттого, что вся его радость и гордость были в сыне, а сыну мало было этой великой любви, и он ею не дорожил и, несмотря на то, что отец окружал его любовью, тосковал о матери, о женщине. И Ван Тигр в бешенстве сказал себе, что ненавидит всех женщин, и, встав порывисто с места, крикнул верному человеку:
– Пусть ходит к матери, если он такой неженка! Какое мне дело, куда он ходил, если он в конце концов растет таким же, как сыновья моих братьев!
Но верный человек мягко возразил:
– Генерал, ты забываешь, что он еще ребенок!
И Ван Тигр сел и снова застонал, а потом крикнул:
– Что же, разве я не велел тебе пустить его?
После этого через каждые пять дней мальчик ходил к матери во двор, и каждый раз Ван Тигр сидел и грыз бороду, дожидаясь его возвращения, а потом начинал выспрашивать его на разные лады, что он видел и слышал:
– Что они там делали?
И мальчик всегда отвечал, удивленный тем, что отцовские глаза смотрели гневно:
– Ничего, отец мой.
Но Ван Тигр настаивал:
– Нет, что же они – играли в кости, шили? Женщины не станут сидеть так, без дела, разве если сплетничают, а это тоже занятие!
Мальчик подумал и, нахмурив брови, старательно и медленно отвечал:
– Мать кроила платьице из красной материи с цветами для младшей сестры, а старшая сестра, у которой другая мать, сидела и читала книжку, чтобы показать, как хорошо она читает. Я люблю ее больше, чем других сестер, потому что она все понимает, когда я с ней разговариваю, и не смеется по пустякам, как они. У нее очень большие глаза, а волосы, если их заплести, спускаются ниже пояса. Только она никогда не читает подолгу. Она непоседа и любит болтать.
Это понравилось Вану Тигру, и он с удовольствием подтвердил:
– И все женщины таковы, все они любят болтать о пустяках!
Странная была эта ревность в сердце Вана Тигра, потому что она еще больше отдалила его от домашних, и он все реже и реже ходил к обеим своим женам. И правда, время шло, и было видно, что мальчик останется единственным сыном Вана Тигра, потому что у ученой жены не было других детей, кроме единственной дочери, а у неученой родились еще две дочери, – одна через несколько лет после другой. И оттого ли, что кровь у Вана Тигра была холодна и он не любил женщин, или кроме любви к сыну ему ничего не было нужно, но наконец он совсем перестал ходить во дворы к своим женам. Отчасти его удерживал какой-то странный стыд: после того как сын стал спать в его комнате, он стыдился вставать ночью и идти к женщинам. Нет, время шло, а во дворах у Вана Тигра не было ни веселья, ни множества женщин, как у других военачальников, когда они достигают богатства и власти. Казну свою он тратил на оружие, и еще на оружие и на солдат, кроме известной доли, которую он ежегодно откладывал и постоянно к ней прибавлял на всякий случай, если его постигнет какое-нибудь несчастье, и жил простой и суровой жизнью, в одиночестве, если не считать сына.
Иногда Ван Тигр позволял старшей дочери приходить и играть с братом, его сыном, и она была единственной женщиной, которую допускали на его дворы. В первый раз ее привела туда мать и просидела с нею минуту-другую. Но Ван Тигр чувствовал себя очень неловко в ее присутствии, и больше всего потому, что она как будто бы упрекала его без слов, и хотела чего-то, и страдала, словно утратила что-то, а он не мог понять, в чем дело, и, поднявшись с места, вышел, сказав несколько вежливых слов в извинение. В конце концов она, по-видимому, перестала ждать и ни на что уже не надеялась, и больше он ее не видел, а девочку изредка приводила играть рабыня.
Но через год или два перестала ходить и девочка, и мать прислала сказать ему, что отдает ее учиться в школу, и Ван Тигр был этому рад, потому что девочка беспокоила его, приходя на эти суровые дворы, – на ней было такое яркое платье, и в волосах она носила красный цветок граната или благоуханный белый жасмин, но больше всего она любила втыкать в косу веточку кассии, а Ван Тигр терпеть не мог цветов кассии, оттого что они пахнут сладко и пряно, а он не выносил таких запахов. К тому же она была слишком весела, своевольна и любила властвовать, – в ней было все, что он ненавидел в женщинах, а ненавистнее
