жену, Олимпиаду. Эта змея добилась своего – восстановила сына против отца! Разве она не понимает, что македонскому царю ничего не стоит задавить её на месте? Знает она и о том, что не будет признанный греками архистратиг воевать с бывшей женой. Знает и тем пользуется! Что ж, когда он вернётся из Персии, тогда и разберётся с заговорщицей… Но как поступить с Александром?
Глава 24. Оракул Аполлона
Примирение
С той поры как Александр бежал из Пеллы, Аристотель каждый день ожидал вызова во дворец, надеялся, что Филипп обратится за советом, как быть в такой непростой ситуации. Но царь безмолвствовал, делал вид, словно ничего в его семье не происходит. До Стагир доходили слухи о том, что престолонаследие уже пересмотрено в пользу слабоумного сына Арридея, первенца от гетеры Филинны. Иногда бывший наставник царевича получал от своего питомца весточки, из которых можно было догадаться, что Александр сильно переживает разрыв с отцом. Аристотель решил действовать.
Он оставил Стагиры и объявился в царском дворце.
– Кого я вижу! – Филипп, похоже, был рад видеть Аристотеля, хотя не скрывал удивления. – Ты ли это, друг мой верный!
Царь в этот момент, судя по заставленным на столе блюдам, собирался обедать: сыр, зелень, жареные голуби, лепёшки и кувшин с вином. Он подошёл к философу, обнял и предложил кресло напротив себя. Слуга принёс посуду для гостя.
– Аристо, раздели со мной трапезу и заодно расскажи, чем ты занят в Стагирах? Всё забываю спросить, твой новый дом тебе нравится? Если недоволен, скажи. Накажу кого следует. Заставлю переделать!
Это был намёк на то, что философ до сих пор не поблагодарил царя за участие в восстановлении разграбленного и сожжённого родительского дома. Аристотель сдержанно улыбнулся, склонил лысеющую голову.
– Благодарю, царь. Мне всё нравится. По крайней мере, жена мне не жаловалась. А я не замечаю неудобств, когда работаю. Меня в Стагирах никто не отвлекает, а это главное.
Филипп налил вина в чашу и передал её Аристотелю – это был знак большого уважения. Затем наполнил свою чашу и неожиданно задал вопрос:
– Ты получаешь письма от Александра?
Пока философ замешкался, не зная, как лучше ответить, он спросил:
– Скажи честно, Александр сожалеет о своём поступке?
Аристотель уловил в вопросе царя желание не столько узнать о существовании его переписки с царевичем, сколько мнение о конфликте. Глаза выдавали боль. Аристотель никогда ещё не видел Филиппа таким растерянным.
– Поверь мне, я это читаю в каждом его письме. Если откровенно, царь, мне не хватает Александра, – с грустью ответил Аристотель. – Скажу больше, я скучаю по нему. Он моя гордость, и кому, как не мне, заботиться о том, чтобы родной отец не гневался за его дурное поведение.
Лицо Филиппа передёрнулось.
– Ты считаешь, я не должен наказать негодяя, который зовётся моим сыном?
– Филипп, не спеши осуждать родную кровь! Александр невыдержан, дерзок в словах, ты прав. Он твой сын, поэтому повторяет тебя во многих поступках, а значит, и в дурных. Но прежде всего, он мальчишка, сделал всё не со зла, а от обиды. Я знаю, что Александру стыдно за свой проступок. Поэтому прошу посмотреть на его действия с этой стороны и простить. А для этого найди повод, чтобы встретиться с сыном, поговорить, найти повод для примирения. Он очень любит тебя, он попросит у тебя прощения, а ты найди в себе силы, чтобы простить его. Иначе потеряешь лицо в глазах не только своих близких, но и всей Греции!
Филипп не прерывал Аристотеля, слушал, опустив голову, не показывая своего отношения к его словам. Лишь трогал седеющую бороду, что передавало растерянность, не свойственную ему. Аристотель, вдохновлённый молчанием собеседника, продолжал наступать:
– Не забывай, царь, что твоя семья, как никогда, сейчас на виду у всей Греции. Ты, и только ты, обязал население греческих городов не враждовать между собой, грозишь страшными карами за нарушение. А сам отторгаешь от себя родного сына, наследника престола, радуя недругов на осуждение твоих действий, внося сумятицу в умы своих же македонян.
Слова Аристотеля достигали цели. Филипп чувствовал, как постепенно в нём угасала ярость к сыну. Он слушал, проявляя благоразумие и терпение, удивляясь, что ему не безразлично то, о чём говорил наставник сына.
– Если ты собираешься навести порядок среди греков, – продолжал Аристотель, – собрать в единое целое Грецию и Македонию, начни с себя, царь, со своей семьи, где по твоей же вине нет мира и покоя ни для тебя, ни для её членов.
Филипп попытался возразить:
– О чём говоришь, Аристо? Это Олимпиада, ядовитая змея, сбежала от меня к братцу, чтобы плести против меня козни. Я её не прогонял! Если бы она осталась в Пелле, не сбежал бы Александр. А так она сама избрала свой путь, путь мести, и сына завлекла.
– Олимпиада повела себя так, как должна была любая мать – она защищает своего сына, не чужого для тебя человека! Ведь ты взял под сомнение его право быть твоим наследником. Неужели Александр недостоин того, чтобы ты на склоне лет доверил ему престол? Тебе будет спокойно, и ему в радость быть преемником твоих славных дел.
– Олимпиада испортила моего сына своей любовью, приучила ненавидеть меня! Нет, я не могу простить Александра! – уже без былого упорства не сдавался Филипп.
Вскочил с места и заметался по комнате. Так ведет себя пойманный лев, впервые помещённый в клетку.
– И всё-таки, царь, я настоятельно прошу, сделай первый шаг к примирению с Александром. Прости сына и приблизь к себе, как было раньше. Увидишь, тебе станет легче, и все вокруг этого ждут.
После недолгого молчания Филипп вздохнул и выдавил из себя:
– Ладно, напиши ему, пусть возвращается. Мне пора в поход, а ему быть у престола.
Он сдвинул седеющие брови.
– Но как поступить с его матерью? Она в заговоре против меня!
– Не волнуйся! Как только сын окажется с тобой рядом, в безопасности, в любви и признании отцом, его мать будет счастлива. Она пытается мстить тебе потому что чувствует опасность для любимого сына. А так чего ей желать лучшего?
– Ты прав, Аристо. Пусть отсиживается в эпирских горах, а я позже подумаю, как уладить отношения и с ней. Но это будет потом.
* * *
Поверив наставнику, Александр покинул Иллирию. Отец принял его, как обещал Аристотелю, спокойно, словно не было между ними ужасного разрыва. Но прежних доверительных отношений между ними не было. Недоверие осталось у обоих.
Олимпиада, опасаясь
