занайтованный груз на палубе. Тяжелые гусеничные тракторы словно ожили. И не спасти бы их, они могли все разнести на своем пути и рухнуть за борт, но ураган внезапно оторвался от теплохода и улетел дальше на юг. Провожать его даже взглядом было некогда. Сергей кинулся помогать судовой команде, вызванной на палубу по аварийной тревоге…
С затонувшей шхуны сняли троих. Назвались рыбаками, русские. Замполит — как я узнал позднее — усомнился в документах «рыбаков» и радировал куда следует, получил указание — и «рыбаков» посадили под стражу. Значит, могли и за борт броситься? Что за «ястребы»?
В этот рейс море злым волшебником навалилось, словно знало, что на борту «Севера» так много новичков.
Тяжелые, соленые, кипящие, крутые, студеные, словно лед, восьмые сутки кряду громадились волны. То словно на дыбы поднимут, кажется, что сердце из груди вытягивают, а то на борт положат — мурашки по всему телу забегают. Будто неистовствует океан, злобится, что теплоход, как люлька, подвешен к мачтам крепко, не сорвешь. Одну волну протаранил, на другой взлетел, словно щепка, носом под небо, а вот в провал пошел — винты вхолостую работают, судорога сотрясает всю махину.
— Шалит Тихий! — шутят матросы, подбадривая пассажиров. А пассажиры, бледные с лица, видать, от болтанки еле живы, но тоже балагурят, спорят, восторгаются:
— А волны-то? Красотища! Синие, седые!
— Картинны!
— Бот бы скупнуться!
Действительно, травить — травили, но в лазарет качка никого не привела. Пошел было слушок — акулы третий день за кормой наблюдаются, значит, будет покойничек на нашей посудине, покойников хищницы загодя чувствуют. Поднимались на корму, в перерывах между нахлестами шторма, но многозубых не видели и постепенно успокоились. Потекла жизнь, как будто так и надо, как по присказке: обживешься в аду и покажется он тебе раем.
Парень, что при погонах, и девчушка, которой «страшно», решили свадьбу справить. Мы с Серегой, как самые близкие родные, в смысле — ближние соседи по койкам, не одну чарку опрокинули за счастье новобрачных. После шумного свадебного пира, мотаясь из стороны в сторону, не столько от выпитого, сколько от штормовой качки, отвели молодых в заранее отзанавешенную одеялами коечную секцию. Примечательно, что гости на этом пиру не сидели за свадебным столом, а лежали в своих койках, а тамада, бывалый пахарь моря, обносил всех хмельным…
В порту на борт «Севера» первыми поднялись военные. Они увели с собой выловленных нами «рыбаков».
Ходили слухи, что «рыбаки» — диверсанты. Это они на шхуне подвезли под нос мину и сбросили ее, да сами же и подорвались на ней. Наверное, так и было.
Оксана встретила нас строго-приветливо. Чем-то напоминала она своего отца, Ивана Подниминоги. Неужто характером пошла не в него?
Глава шестая
Море! Не тебя ли искала душа? Такая даль и воздух голубой. И невдомек, к чему на скалы прибой швыряет яростно грома? Но одолеешь прибрежные волны, и снова — необъятная даль!
Ураган нагрянет — вздыбит гиганты-волны, а то закрутит смерч из звезд-медуз, а то из стаи рыб, и улетит, чтобы где-нибудь пролиться чудом-дождем над морем хлеба в степи.
Штормит, бросает рыбаков неделю кряду, сломает мачты, сеть с уловом забросит к черту на рога. Погожий день зачарует, заговорит — я для тебя, мол, берегу косяки горбуши, сельди и кеты.
Когда же буря и мгла густая, непроглядная, земля родная не устает по древним обычаям палить костры на берегу и бить в колокола.
Сейнер в рейсе. Смачно плюется встречный ветер хлопьями пены. Мачта указкой географа шарит по карте неба, чертит диагонали от звезды к звезде: там, мол, еще не бывали, здесь, мол, еще не тралили. Натужно гудит сейнер, рассекая волны, словно отвечает — дойдем, коль нужно, не бывали, так будем!
На волны легла луна дорожкою, словно спелая рожь, золотистой такой. От дороги этой, как от самого себя, не уйти.
Капитану радиограмма: «Прощай. Не ищи. Оксана».
Вот оно, ломкое счастье. Комкаю радиограмму. Отдам после рейса. Свищет боцман — эгей, на вахте, смотри построже!
Опять радиограмма: «Сельдь. Координаты…» Передаю капитану. Прибавил сейнер ходу. Рыбой-кит ныряет в волнах. Предстоящей удачей обрадованы рыбаки. Эх, Оксана-Окся. Гляжу на капитана. Наверное, бежал по сходням, ног не чуя, навстречу ей. Робы не сбросив, мял платье, целовал. Левкои дарил и запах моря. А засыпала на груди, не будил, как ни устал бы, не касался округлых плеч и рук… Но не будет встреч…
Вот и косяк. Команда:
— Заходим. Готовьте трал…
Море кидает сейнер в пропасть и на гребень и снова в пропасть. За кормой винт то злобно уркнет, то щемящий визг выбросит, не выгребает. На рыбаках куртки, как в глянце, гремят под дробью соленых брызг. Ворот мотает тяжелую тугую сеть, надсадно, жадно. Жабры вздувает, таращит глаза — бьется сельдь последним боем.
Эх, Оксана-Окся… Сколько месяцев в году ждут рыбака? Поздравленья. Гром оркестра. Все это надо. А еще бы рыбаку — взгляд любимой, плечи ее теплые, улыбка, сына ласковое лепетанье.
Ждут и от рыбака радиограммы. Упрямо, терпеливо, долго ждут и беду, и счастье. Счастье выпадает — летним вечером пролетит, а беда придет — навечно, обратного пути у нее нет. Немыслимый жар от подушек, простыня кажется жесткой с тех пор, когда ушел он, сказав обычное — не журись, мол, где наша не пропадала! А ушел-то он, может, на всю жизнь. Зачастую снится — кровать скрипнула. И не хочется разжимать ресницы.
А Оксана? Она-то другая, что ли? Может, прорывалось в ссорах. Дура, мол, я. Связалась. Тоже мне — счастье. Одна я и одна, ночки-деньки. Гублю молодость. Но люблю. Люблю!
Нет, Окся. Любила, не забыла бы. Никуда бы не ушла. Ждала-поджидала привета, письма ли, радиограммы. Про любовь бы писали волны на камнях-валунах, на прибережных песчаных отлогинах. Ветер на грудь бы кидал чешуйки-медали, о любви бы сверкали кристаллы соли, просыхая на руках.
Валов соленых глыбы крутые на сердце катятся. А луна все
