говорю тебе.
– Их тоже поймаем, не сомневайтесь, товарищ начдив.
– Когда изловишь, тогда и приходи, Шток.
Весенний ветер раздувал на Дону пламя восстания. Поднялись станицы по Хопру и Чиру, известия о поголовно истреблённом хуторе внушили сперва страх, а потом – ненависть. Казаки быстро сорганизовывались в привычные сотни, седлали коней, и…
К вечеру третьего дня погони за Бешановым на пустом тракте разведка 15-й стрелковой дивизии натолкнулась на ряды брошенных прямо у дороги тел. Передали весть начдиву; вскоре Жадов с Ириной Ивановной и Яшей Апфельбергом уже стояли над придорожной канавой, где лежали в ряд мертвые в красноармейских шинелях и шапках, со звездочками на кокардах – все приняли смерть от ударов шашки.
– Сорок восьмой отдельный продотряд, – особист Штокштейн был бледен, но, как всегда, спокоен. – Захвачены белоказаками и, как явствует из положения тел, изрублены уже безоружными.
Да, явно было, что всех захваченных в плен построили вдоль дороги, лицом к обочине, и хладнокровно прикончили.
Имущество отряда было разграблено, хлеб увезён, телеги угнаны. Рачительные станичники не оставили ни единой винтовки, не бросили ни единого патрона.
– Теперь видите, товарищ начдив, с каким врагом мы боремся? С беспощадным, кровожадным, циничным! Убить беззащитных пленных!..
– А женщин с детворой расстреливать лучше, что ли? – мрачно бросил Жадов. – Ох, звереем… с обеих сторон звереем…
– И хорошо! Пусть узнают всю мощь пролетарского гнева!
– У тебя, Шток, в голове хоть что-нибудь, кроме цветистых фраз, имеется? – устало спросил начдив.
– У меня в голове… хм… – делано призадумался особист. – «Tunc Caesar, Eatur, inquit, quo deorum ostenta et inimicorum iniquitas vocat. Jacta alea esto. “Вперёд, – воскликнул тогда Цезарь, – куда зовёт нас знамение богов и несправедливость противников! – И прибавил: – Жребий брошен”. Гай Светоний Транквилл, “Жизнеописание двенадцати цезарей”». Желаете послушать извлечения из моей диссертации, посвящённой земельным реформам Гракхов? Или порассуждать с вами о новомодном сочинении господина Карла Юнга «Символы и метаморфозы»? Не обманывайтесь, начдив, перед вами не тупой догматик, но человек, всем сердцем принявший необходимость революции и революционной жестокости. Старый мир не сдается без боя, уничтожить его – наша задача. Так сводят дремучий лес, чтобы расчистить место для поля, где поднимутся золотые колосья. Поэтому нет, мне не жаль никого из расстрелянных товарищем Бешановым. Из этих детей вырастили бы врагов революции, которые охотно бы перевешали нас с вами – и с очаровательной товарищем Шульц. Давайте прекратим этот бессмысленный спор. И я бы на вашем месте повернул бы дивизию ближе к району боевых действий.
– В советах не нуждаюсь, – оборвал его Жадов.
…Зарубленных красноармейцев похоронили в братской могиле. Священника не сыскалось, но крест над ней всё равно поставили, хотя Штокштейн и возражал. Яша Апфельберг, не расстававшийся с пригожей вдовушкой Дашей Коршуновой, даже закричал, что, мол, не время сейчас для антирелигиозной пропаганды, не надо злить бойцов, – и над погребением вознёсся двухсаженный крест.
Погоня за Бешановым, однако, заканчивалась, не начавшись – на колонны 15-й дивизии, словно рой разъярённых ос, налетали мелкие казачьи отряды. Стреляли раз, другой и тотчас поворачивали коней. Подкрадывались в темноте, не давали спать ночью, убили нескольких часовых.
И сочувствие к станичникам, горячо вспыхнувшее в дивизии после жуткого расстрельного яра, мало-помалу начало сходить на нет.
И кто знает, чем бы всё это кончилось, если б части 15-й стрелковой как раз в этот момент не нагнала срочная эстафета из штаба фронта.
…Пара смертельно усталых всадников на столь же смертельно усталых конях – они гнались за дивизией из Тиховской, где стоял небольшой продотряд и охрана телеграфной станции.
Жадов прочитал директиву, изменился в лице. Опустил бумагу.
– «Беляки» фронт прорвали у Миллерово. Уже несколько дней тому как. Прут на нас, прямо. Южфронт приказывает занять оборону и ни в коем случае не допустить соединения белых с мятежниками…
Взгляд назад – 4
Гатчино,
конец весны – начало лета 1909 года
В тот майский вечер Федя Солонов едва не расстался с корпусом, потому что, услыхав от Ниткина совершенно, абсолютно невозможную весть – что здесь каким-то образом появились их приятели из Ленинграда 1972 года, Игорь и Юлька, – готов был бежать к ним, забыв обо всём. Всё что угодно мог ожидать Фёдор, вплоть до того, что сам он может оказаться потерянным в детстве ребёнком индийского магараджи от какой-нибудь белокожей рабыни, – но не визита гостей из будущего. Точнее, из другого временного потока – будущее его собственного потока ещё не наступило, оно ещё не существовало, и попасть туда было невозможно.
Тогда он подскочил, кинулся к двери, и Петя его едва остановил, мол, куда, вечерняя поверка на носу, он, Петя, сам еле успел! Завтра они пойдут, Ирина Ивановна поможет, они сейчас у неё…
Тут, надо признаться, Федя испытал жгучую зависть. Именно Петю разыскал Игорёк, именно Петя помог им в беде, именно Петя доставил их в корпус, целыми и невредимыми, и это делало Петю… уже как бы и не Петей, кадетом умным, но кадетом-нескладёхой, кого то и дело приходилось вытаскивать из самых разных карамболей.
Мыслей этих Федя тут же устыдился. Но заставил бедного Петю во всех подробностях пересказать всё случившееся, включая Игорьковы и Юлькины рассказы.
И заставил себя не задавать самого естественного, наверное, сейчас вопроса: что же теперь будет? «Что будет» – об этом они поговорят все вместе с Ириной Ивановной и Константином Сергеевичем…
Как Фёдору удалось протянуть следующий день и не схлопотать ни одного кола, не смогла бы объяснить даже госпожа Шульц. Всё казалось словно в тумане, приятелям он отвечал невпопад, и только Господне заступничество спасло его на физике от свирепствий штабс-капитана Шубникова, который явился на урок в крайне дурном расположении духа и опять наставил плохих оценок (правда, трогать Севку Воротникова он уже опасался).
Едва отделавшись от занятий, они с Петей помчались было на квартиру к Ирине Ивановне; «было» – потому что натолкнулись на Константина Сергеевича, и подполковник Аристов, заговорщически улыбаясь, предложил следовать с ним, «а не носиться как угорелые, сегодня Ямпольский дежурит, уж он-то случая не упустит задержать невесть куда мчащихся под вечер кадет седьмой роты!».
Подполковник Ямпольский начальствовал над шестой ротой корпуса, на год старше седьмой, почитавшейся смертельными врагами.
Ирина Ивановна открыла им тотчас же, словно поджидала прямо за дверью. В квартирке её пахло пирогами, жареной курицей и ещё чем-то, отчего у Пети Ниткина немедля забурчало в животе, да так громко, что слышал даже Фёдор.
Юлька и Игорёк неловко стояли в гостиной, возле накрытого стола с самоваром, Матрёна,
