Потный, взволнованный дяденька с красным бантом несколько раз напоминал, что по его сигналу все вместе должны кричать лозунг: «Да здравствует советская конница!». Потом Митя услышал нарастающий гул и, высунувшись, увидел невысокого, коренастого кавалериста, быстро шагавшего вдоль толпы. И как только Митя увидел этого кавалериста ближе, увидел пышные усы и ромбы в петлицах, он забыл про лозунг, а в бессмысленном восторге стал кричать просто «а-а-а!», и вокруг него тоже стали кричать «а-а-а!», и хлопать в ладоши, и махать платками, и папа, и дяденька с красным бантом тоже кричали «а-а-а!». Буденный прошел рядом с Митей настолько близко, что Митя увидел веселые стрелки у его глаз — стрелки-морщинки, которых не было ни на одном портрете. Буденный широко улыбался и громко говорил что-то Мите, но голос его тонул в общем шуме, и казалось, он, как на киноэкране, беззвучно шевелит губами.
На другой день командарм гулял по бульвару, окруженный шагающими в ногу военными. За ними среди других ротозеев бежал и Митя. Буденный сурово взглянул на него, что-то сказал на ухо молоденькому адъютанту. Митя метнулся в сторону. Но адъютант купил в киоске «Степную правду», догнал, привычно прихватив рукой шашку, своих и подал газету Буденному. Не взглянув на свой портрет, Буденный сунул газету в карман, и плотная кучка военных, как нечто цельное, на двадцати позванивающих в лад ногах прошествовала дальше.
Митя нарисовал круглое солнце и, чуть высунув язычок, полюбовался своей работой.
— А я решил взять историческое событие из книжки, — проговорил Славик надменно. — Из книжки лучше. В крайнем случае можно переписать.
— Ха! Из книжки! Кура сразу узнает.
— У нас старая книжка. С твердым знаком. Еще до революции вышла.
— Вот чудило! Разве до революции были исторические события?
Славик задумался.
— А как ты думаешь, Митя, телеграфист Ять — историческое событие? Помнишь, Яша в клубе рассказывал?
— А то какое же? Конечно, историческое.
— Тогда я про него и напишу.
— Это ничего, — согласился Митя. — Это можно.
— И картинку нарисую. Станцию, стрелки, семафор, — вдохновился Славик. — И ресторан нарисую. Мы с папой ходили в ресторан. Я знаю, как рисовать. Кругом повара в белых фартуках и пальмы… А за столиком телеграфист. Я его красками раскрашу и пенсне ему раскрашу… — Славик вздрогнул, будто его ударили током.
— Митька! — прошептал он, переводя дыхание. — А я чего знаю!.. Я знаю, кто он такой!
— Кто?
— Да этот самый… телеграфист… Который в пенсне… Который про машинистов записки писал!..
Митя с недоверием смотрел на его взволнованное лицо.
— Клешню помнишь? Так вот, этот телеграфист — его папа. Даю голову на отсечение. Понимаешь, папа Клешни. Которого запороли. Понимаешь?
Митька не понимал.
Славик нетерпеливо покосился на Клашу. При ней нельзя было упоминать про подвал, а про Клешню — тем более.
— Помнишь Клешню, ну? — волновался Славик. — Пороли его… Сам знаешь где… Присяжный поверенный.
— Никакой он не поверенный, — спокойно вмешалась Клаша. — Он большевик, на товарной станции служил. Красногвардеец.
Открыв рот, Славик смотрел, как она поставила утюг на самоварную конфорку, заворачивает глаженый халат в газету.
— Ты его видала? — спросил Митя.
— А то нет! У него в нашем буфете условное место было. Боялась я за него прямо не знаю как… Одевался под солидного господина, пенсне цеплял, а сядет за столик— и давай грязные тарелки собирать! Как простой все равно. А беляков — полная зала!
Славик слушал и ждал, что вот сейчас она рассмеется: «Вот дурачки. Вас разыгрывают, а вы рты пораскры-вали!» Но она не смеялась.
— Ну и дождался. Взяли. Проводят мимо стойки, — глянул на меня и говорит: «Спасибо, гадюка!» Думал, что я его выдала. Я ему водичку с-под крана заместо водки поднесла. Он на меня и подумал.
— А ты что? — спросил Митя.
— А что я? Тошно мне стало, прямо не знаю как… Ведь он не у тещи на блинах, нельзя ему водки… Уводят его, а я им в сердцах: «Рвань белая». А возле меня два беляка: один — казак, другой — не знаю кто, на рубахе химическим карандашом погоны нарисованы… Стоят у стойки — все слышат.
— И чего тебе было?
— А ничего, — улыбнулась Клаша, осторожно накрывая голову свежей косынкой. — «Не плачь, — говорят, — девка. Мы его вызволим». А сажали тогда, до прибытия начальства, в кондукторские бригады. Пошли эти двое, пугнули караульщика, а арестант убег… Ой, время-то сколько!
Она повязала платок внахмурочку, чтобы на улице не приставали парни, и побежала.
Славик ошалело смотрел на дверь.
Недавно в «Красной ниве» он видел картинку: по зимнему городу, через дворы, через каменные дома и церкви шагал великан с красным знаменем, и длинное, как дорога, алое полотнище вилось над улицами и церквами. Картина Славику понравилась. Только такие великаны и могли одолеть царя и разогнать его войско, и он привык думать, что славное племя великанов-революционеров живет в Москве и в Ленинграде. И вот, оказывается, тетя Клаша, которая только что гладила халатик, выручила правдашнего красногвардейца!
Это было поразительно так же, как если бы его мама, Лия Акимовна, во время сабантуя вскочила бы на иноходца и помчалась наперегонки…
— Ну вот, — сказал Митька. — А ты выдумал — «присяжный поверенный», — он посмотрел на картинку. — А Буденный не похож вышел, верно?
— Да, не похож, — согласился Славик. — Одни только усы похожие… Знаешь что, Митя, рисуй про телеграфиста ты. Твоя мама его выручала, ты и рисуй.
— Ладно. А ты чего будешь?
— Чего-нибудь придумаю.
Митя не привык откладывать дел в долгий ящик. Он вырвал из альбома чистый лист и принялся рисовать арест телеграфиста.
Славик печально смотрел, как продвигалось дело. Только раз он не удержался и напомнил:
— Пальмы нарисуй. В ресторане всегда стоят пальмы.
Мите стало жалко приятеля.
— А ты спроси у своей мамы, — посоветовал он. — Может быть, она тоже кого-нибудь выручила.
— Нет, — вздохнул Славик. — Она еще никого не выручила.
Пока Славик был у Мити, к маме по пути на базар зашла жена Полякова, Маргарита Михайловна.
— Мама! — воскликнул Славик, влетая в комнату. — А тетя Клаша красногвардейца спасла!
— Это прекрасно. Но когда взрослые разговаривают, перебивать их неприлично.
Гостья сидела на стуле с ивовой корзинкой на коленях. Мама мерила у зеркала лифчик.
— А знаешь, мама…
— И кроме того, с гостями надо здороваться.
Славик сказал Маргарите Михайловне «здравствуйте», шаркнул ножкой и бросился на кухню рассказывать про тетю Клашу Нюре. Нюра отбивала мясо, ей некогда было слушать.
Он вернулся в детскую, сел за столик, укапанный чернилами, и под журчанье голосов принялся лениво рисовать лошадок и человечков с шашками наголо.
