войны, чем то, что я увидела.
Позже мне предстояло стать свидетелем воздействия первой атомной бомбы на Хиросиму. Бомбардировки Германии продолжались много месяцев. Бомбардировка Хиросимы закончилась за несколько секунд. Но результат был тот же.
Сначала мы высадились во Франкфурте, где находилось несколько лагерей беженцев, в том числе один для евреев в Зильхейме, а другие – для беженцев из Эстонии, Польши, Латвии и других стран, которые теперь оказались под советским господством.
В Зильхейме меня встретили руководители еврейской группы беженцев. Там построили небольшой холм со ступенями, ведущими на вершину, где возвышался каменный памятник с надписью: «Памяти всех евреев, погибших в Германии». Во всех еврейских лагерях были видны признаки ужасных событий, через которые прошли эти люди, и трудностей, которые они продолжали терпеть, но помимо этого они показали, с каким мужеством и непоколебимой надеждой встретили катастрофу.
В грязи Зильхейма я увидела старуху, чью семью изгнали из дома безумие и жестокость войны. Я понятия не имела, кто она такая, и вообще мы разговаривали на разных языках, но эта женщина опустилась на колени прямо на грязную дорогу и обняла мои ноги.
«Израиль, – бормотала она снова и снова. – Израиль! Израиль!»
Глядя на ее обветренное лицо и слыша старческий голос, я впервые поняла, что значила эта маленькая страна для многих, очень многих людей.
Я отправилась из Франкфурта в Берлин. С помощью американских чиновников мне удалось охватить большую территорию. Во время поездки одиннадцать лет спустя я наблюдала множество различий между Восточным и Западным Берлином. Например, яркие огни в Западном секторе и почти кромешную темноту в Восточном. Но в 1946 году я могла осознать лишь масштаб разрушений и человеческих страданий.
Мы проехали мимо разрушенного здания Рейхсканцелярии, где правил Гитлер, бункера, где он умер, и побитых Бранденбургских ворот, которые были символом величия Германии. Теперь здесь царило запустение и отвратительное, унизительное зрелище в виде мужчин, женщин и детей, торгующих на черном рынке. Здесь, в тени бранденбургского мемориала, рядом с богато украшенным храмом нацистского империализма, немецкому народу пришлось пожинать плоды той деградации, которую несла за собой начатая им война.
Кроме того, я посетила кварталы беженцев, которые пробирались в Западный сектор из районов, ранее оккупированных немцами, таких как Судетская область. Люди теснились в антисанитарных и ветхих подземных убежищах почти без тепла, воды и пищи.
Само путешествие показалось мне удачным. Я выросла, повзрослела и обрела уверенность. После приземления в Нью-Йорке я отправила благодарность президенту и госсекретарю за незабываемые впечатления и решила, что моя работа в ООН подошла к концу.
Вскоре после возвращения в Нью-Йорк я получила уведомление о том, что Экономический и Социальный Совет, учрежденный ООН в Лондоне, создал новый комитет – Ядерную комиссию по правам человека – для выработки рекомендаций по вопросам функционирования Комиссии ООН по правам человека. Она должна была собраться в Нью-Йорке весной 1946 года, а члены этой комиссии были названы как отдельные лица, а не как представители правительств. По приглашению президента Трумэна меня попросили стать делегатом Генеральной Ассамблеи.
Мы начали работать во временных кабинетах в нью-йоркском колледже Хантер, а продолжили в Женеве и в штаб-квартире ООН на озере Саксесс, что на Лонг-Айленде, в следующие два года. Но в тот же период мою кандидатуру вновь выдвинули и утвердили на пост члена делегации ООН в Генеральной Ассамблее, где я прослужила до 1953 года. В то же время я представляла Соединенные Штаты в Комиссии по правам человека.
Таким образом за долгие годы, в том или ином качестве, я встретила много русских делегатов, и нередко мне казалось, что я вижу и слышу их слишком часто, потому что обычно они выступали в роли центра оппозиции нашим идеям.
Пожалуй, Максим Литвинов, женатый на англичанке, был самым искусным русским дипломатом в отношениях с западными правительственными чиновниками. В. М. Молотов, который был жестким министром иностранных дел и помог сделать «нет» таким известным словом в ООН, всегда был корректен и вежлив. Но, хоть я и часто видела его и иногда сидела рядом с ним за ужином, мне никогда не казалось возможным узнать его получше. На самом деле было трудно хорошо узнать любого русского, и я полагаю, что в Кремле так и планировали. С русскими чиновниками действительно невозможно было завести частный, откровенный разговор.
Одним из русских делегатов долгие годы был крупный, драматичный человек с развевающимися седыми волосами и щетинистой черной бородой, доктор Алексей Павлов, племянник физиолога Ивана Петровича Павлова, известного своими исследованиями условных рефлексов. Его племянник был способным делегатом, но, казалось, чувствовал необходимость доказать свою верность коммунизму. Он был блестящим оратором и часто ставил меня в затруднительное положение на заседаниях комитета.
Доктор Павлов не раз резко вставал, гневно тряс седыми кудрями и яростно нападал на Соединенные Штаты, опираясь на сообщение или даже слух о дискриминации негров, особенно в южных штатах. Конечно, я всегда отвечала ему энергично, указывая, что Соединенные Штаты очень много сделали для улучшения социального и экономического положения негров.
Однажды, когда я была раздражена до такой степени, что не могла больше терпеть, я прервала его и строго сказала: «Сэр, я думаю, что вы бьете ниже пояса». Возможно, это были не самые изящные слова для дипломатического диалога, но они выражали мои чувства.
Советские делегаты очень тщательно выискивали слабые стороны Америки или искажали общую картину нашей страны, ссылаясь на какой-нибудь единичный факт в поддержку своей пропаганды. Когда-то русский делегат много говорил о том, что в штате Миссисипи существует закон, запрещающий мужчине бить женщину топором длиной более шестидесяти сантиметров. Это был пример американской жестокости.
«В моей стране, – размышлял французский делегат, – закон запрещает мужчине бить женщину даже розой, хоть длинной, хоть короткой».
Луис Хайд, советник делегации, позвонил нашему юрисконсульту в Вашингтон, чтобы проверить это утверждение. Он получил неприятный ответ, что в штате Миссисипи на самом деле действует старый закон, похожий на этот. В любом случае, у нас не было убедительного ответа.
Русские делегаты просто не осмеливались разговаривать с иностранцами без свидетелей, чтобы в будущем начальство не обвинило их в предательских высказываниях. Даже дерзкий, откровенный доктор Павлов, который так часто ругал и атаковал мою точку зрения на сессиях ООН, не осмеливался игнорировать эту традицию. Однажды вечером он и его коллега Александр Борисов пришли ко мне в квартиру вместе с несколькими другими гостями. Я пригласила друга, отличного пианиста.
Доктор Павлов слушал, не скрывая радости, его большая копна волос спадала на лицо, а черная борода касалась груди. Перед уходом господин Борисов вышел в другую комнату за шляпой, оставив меня наедине с доктором Павловым. Доктор Павлов наклонился и заговорщицким шепотом сказал: «Вам нравится Чайковский. И мне тоже!» Я никогда не была
