Наима закуривает и чувствует, как дым втекает в ее раздраженное горло. Она перечитывает:
«Творчество Лаллы отмечено детской склонностью к насилию, но слово “детской” не надо воспринимать здесь как прилагательное, смягчающее насилие. Напротив, речь идет о стадии, на которой насилие ужаснее всего, потому что не имеет никакого смысла. В его работах повторяются различные фигуры, возникшие одновременно из Истории Алжира и из кошмаров ребенка: человек-огонь и человек-железо, куски тел, обрывки веревок и колючей проволоки».
В этом месте Наима стирает фразу: «Рисуя их, Лалла, кажется, творит, показывая, как взрываются, как умирают».
Она продолжает чтение: «Но в других сериях рисунков мы видим дружеские лица, приоткрытые двери, наброски животных, обнимающих античные руины, которые ласкает богатая дарами природа. На этих рисунках можно прочесть надписи, цитаты из стихов и песен, воспевающих радость любить, сражаться, штурмовать небеса, и они столь же сильны, как и первые.
Разные страны сталкиваются и накладываются друг на друга в работах Лаллы, или, может быть, это всего одна страна. Пятьдесят с лишним лет рисунков и живописи говорят нам, что страна никогда не бывает равна себе самой: она – нежные воспоминания детства и в то же время гражданская война, она и народ и племя, и деревня и город, волны иммиграции и эмиграции, она его прошлое, его настоящее и его будущее, она – то, что сбылось, и совокупность всего, что могло и еще может сбыться».
Третья часть этой истории заканчивается так же, как она началась. Издали, если отступить, не натолкнувшись на витрину галереи или на белую стену в глубине, – что невозможно в такой вечер, как сегодня, вечер вернисажа, – видна только зыбкая масса черных платьев и твидовых пиджаков, антрацитовых джинсов над ботиночками на каблуках, рубашек в крупную клетку, фужеров с шампанским, полных и полупустых, со следами губной помады и без, очков в широкой оправе, тщательно подстриженных бород и белых или голубоватых экранов смартфонов. Можно разглядеть, что движение определяют две спирали, аккуратно вставленные друг в друга, одна центробежная, другая центростремительная, и двигаются обе одинаково медленно, – люди у картин и толпа, осаждающая буфет.
Но если приблизиться к этой по-парижски элегантной толпе – можно рассмотреть сияющее лицо Наимы, которая пьет шампанское с Камелем, хрупкий и величественный силуэт сидящего на стуле Лаллы, рядом Селину – она положила руку ему на плечо, как телохранитель, что пытается защитить от всех превратностей судьбы и в первую очередь от подгрызающего его рака. Можно разглядеть золотистые глаза Ифрена, который в неравном бою с французским консульством все же был вознагражден туристической визой, – он беседует с Элизой о городских фресках, хотя та с трудом понимает его из-за акцента, а вот и насмешливое лицо Соль, она опирается о столик буфета и смотрит на гостей, как на зверей в цирке, занятых своими трюками, – а самый ловкий, самый гибкий среди них, конечно же, Кристоф, и поэтому так трудно его не замечать и никак не получается добраться до финальной точки, как ни хочется Наиме поставить ее в их романе, который все длится, хоть и хиреет.
Третья часть заканчивается так же, как началась, ведь Наима говорит себе, что это путешествие ее успокоило и она нашла кое-какие ответы на свои вопросы, однако написать на эту тему телеологический текст в стиле романов воспитания – это отдавало бы фальшью. Она никуда не пришла сейчас, когда я решаю закончить эту книгу, она в движении, она еще идет.
Благодарности
Ромену, стоявшему рядом со мной на палубе парома, когда на горизонте показался Алжир;
Сильвену Патьё и Пьеру Стиассу – за их разумные советы, исполненные энтузиазма;
Соль, никогда не упускавшей случая поговорить со мной о книге, которая еще не родилась;
Мари и Элизе, моим сестрам;
моей издательнице Аликс Пенан, шаг за шагом наблюдавшей за построением этой рукописи с верой и теплотой, превосходящими мои ожидания, и Эмме Соден – за время, потраченное на вылавливание малейших неточностей этого текста;
историкам Сильви Тено и Дидье Гиньяру, быстро ответившим на мои вопросы при всей их неуклюжести и обширности;
тем, кто сделал возможными и увлекательными мои поездки в Алжир: прежде всего Жану, а также Мехди, Хассену, Ламину, Арезки, Хасену и Кариму, Аззедину, Рафику, Фариде, Хадидже, Массинисе и наконец Беа и Рафаэлю, весело отплывшим со мной в июле 2013 года;
Бену, терпеливо сидевшему у камина, пока я читала ему вслух сотни страниц, которые он комментировал – иногда построчно, – с беспощадной точностью, но и всегда – с улыбкой.
Наконец, этот текст никогда не увидел бы свет, не будь бесценных работ социологов и историков, чьи книги сопровождали меня на всем протяжении моих поисков. Было бы слишком долго перечислять их всех, но я хочу сказать им здесь огромное, хоть и общее спасибо.
