Морзе корабли английской военной эскадры. На душе Кирилла Георгиевича потеплело.
— Ну, не забыл нас господь бог. — Он отошел от окна, сел на диван и обнял Нину.
На станции стоял поезд начальника английской военной миссии — генерала Хольмана. Адмирал Сеймур был у него. Глубоко несчастный Деникин в сопровождении Романовского, Шапрона и охраны с унизительной поспешностью направился к адмиралу.
На загаженном перроне Деникина встретил усталый, небритый генерал Сидорин, командующий Донской армией. Генерал был в полной прострации. Он вяло отрапортовал:
— Все развалилось, никто не хочет защищать город… В Крым, очевидно, не пойдут, поднимут руки. В Новороссийске пять тысяч донских офицеров. В случае сдачи в плен все они погибнут, их ждет жестокая смерть… Как быть, что делать?
Деникин, сохраняя полное самообладание, посмотрел на Сидорина налившимися кровью глазами.
— Что делать, что делать? Черт бы вас всех побрал! Занять донскими войсками ближайшие подступы к городу, установить на вершине Сахарной головы батарею и постараться во что бы то ни стало выиграть хотя бы два дня. За этот срок, несомненно, подойдут недостающие транспорты… Наконец, можно лично повести свои части вдоль берега, по маршруту Геленджик — Туапсе. Туда будут направлены пароходы после разгрузки их в крымских портах. Вот что надо делать!
— На этом маршруте, в Кабардинке, скопилось около четырех тысяч дезертиров… Там не пройти… — Сидорин приложил руку к папахе; на тыльной стороне кисти была вытатуирована голая женщина с хвостом русалки.
Деникин не стал слушать и, обойдя Сидорина, как столб, направился к освещенному синими лампочками поезду Хольмана.
Маленькие непальские гурхи в широкополых шляпах, охранявшие поезд, бесстрастно взяли на караул.
Через полчаса в купе к Змиеву вошел неравнодушный к Нине Шапрон. Его сопровождали четыре дюжих казака. Шапрон велел им взять чемоданы.
— Отправляемся в порт, — пояснил Шапрон. — Приказано: штабу главнокомандующего, штабам Донской армии и донского атамана погрузиться на пароход «Цесаревич Георгий». Вам разрешена посадка на русский миноносец «Капитан Сакен», на который уже переехали генералы Деникин и Романовский. Вот пропуска, — и он подал Змиеву две картонные карточки с оттиснутыми на них печатями.
Шли пыльными, загаженными нечистотами улицами, мимо длинной очереди ждущих посадки на суда голодных, небритых солдат. Шинели и сапоги их были покрыты белой цементной пылью. Синяя рука прожектора с французского миноносца стирала с неба линялые звезды. На горном перевале злобно тарахтел пулемет, на кладбище у Станички с перерывами в несколько минут стучали короткие залпы — контрразведчики приводили в исполнение поспешные приговоры полевого суда.
Поддерживая под локоток озябшую Нину, закутанную в широкую генеральскую шинель, Шапрон, шепелявя, рассказывал:
— Адмирал Сеймур сказал, что, по техническим условиям, он возьмет на борты своих кораблей не больше шести тысяч мальчиков… Генерал Хольман уверяет, что Ивана Павловича Романовского собираются убить. Он просил его перейти на английский дредноут «Император Индии». Романовский наотрез отказался.
— Эй, мамзеля! — крикнул заросший, похожий на цыгана казак, хватая за руку Белоножко. — Ставай за мной в чергу, вдвоем сподручней нам в Трапезунде будет.
— Ну, ты, помолчи мне, развязал язык! — крикнул генерал Шапрон, повышая свой пискливый голос.
— А ты что за защитник такой выискался? Проваливай поскорей со своей сукой, а то как бы я вас обоих враз к Михаилу Архангелу без пропуска не направил! — И казак до половины выдернул из ножен клинок.
— Хам! — выругался Шапрон.
— Сейчас же извинись, сучье вымя! — крикнул маленький с облупившимся носом офицерик, грудью наваливаясь на генерала.
— Да вы что, белены объелись… Я адъютант…
Генерала сзади ударили прикладом по голове, он упал на мостовую, и в него, лежачего, солдат бесстрастно, как в чучело на учениях, воткнул штык. Шапрон был жив, но солдаты стащили с него шевровые сапоги с серебряными шпорами, вытащили из кителя бумажник, часы, сняли нательный золотой крестик.
— Какой ужас! Идем, идем, Нина! — Змиев потянул ее за собой.
На зеленом зарядном ящике, по грудь возвышаясь над гудящей толпой, стоял могучий бритоголовый человек в рабочей одежде, чем-то напомнивший Змиеву механика Иванова с утилизационного завода в Чарусе. Голосом заядлого агитатора он кричал:
— Товарищи, не поддавайтесь провокациям золотопогонников, не покидайте родину!.. Красная Армия уже в Крыму. А на чужбине вас ждет неволя… Товарищ Ленин обещает амнистию всем белякам, добровольно сдавшимся в плен!..
— Застрелить бы его, смутьяна, а они слушают, раскрыли рты! — в сердцах сказал Кирилл Георгиевич.
С трудом он и Нина добрались до порта, забитого плотной толпой обтрепавшихся беженцев и солдат без оружия и погон. То здесь, то там поднимались над головами грязные кулаки. Люди с остервенением боролись за место на пароходе. Повсюду валялись выпотрошенные чемоданы, разорванные дамские платья, кружевное белье, раздавленные свертки. Ветер переносил с места на место яркие деникинские кредитки, ценившиеся теперь дешевле бумаги, на которой они были напечатаны. Толпа топтала погоны, кокарды, офицерские темляки, валявшиеся под ногами в пыли. Деревянные сходни, перекинутые на купеческий пароход, скрипели и гнулись под напором обезумевшей, охваченной паникой толпы, сдерживаемой конвоем. Кирилл Георгиевич видел, как усатый конвойный солдат тычком приклада в грудь сбил старика полковника в воду, на которой волна кружила баулы, попоны, седла, гармошку. На глазах у всех полковник утонул.
У расщепленного снарядом баркаса, вытащенного на берег, валялись рядком в одном белье пять трупов. Вокруг шумела толпа, но живым не было никакого дела до мертвецов.
Змиев спросил у бородатого георгиевского кавалера, разрывающего желтыми зубами сухую тарань:
— Что за люди?
— Самовбивцы, пострелялись с перепугу…
— Вот она, матушка Россия! — пробурчал Змиев, с трудом протискиваясь к пирсу, у которого, наведя на толпу тяжелые стволы орудий, разводил пары «Капитан Сакен».
— Что ты сказал, Кирилл? — спросила Нина, кружевным платком вытирая пот со лба. Она попятилась, словно подошла к краю пропасти. — Слушай, я думала всю ночь. Давай останемся… Кирилл, давай останемся… Я же родилась здесь, я не хочу… Ну их к черту, этих англичан и турок… Ты слышал: рабочий говорил, что будет амнистия… С тобой ничего не случится, Кирилл, ведь мы никого не убивали, ты не военный, ты мирный человек, Кирилл…
Ожерелье давило ей горло, она рванула его, дорогие жемчужины посыпались ей под ноги, она не стала собирать их.
— Ты с ума сошла! — возмутился Змиев.
— У вас два пропуска, она не хочет ехать, продайте мне второй пропуск, плачу долларами! — Толстенький спекулянт с черными усиками на потном лице схватил Змиева за руку.
— Как хочешь. А я остаюсь! Я вернусь в Москву или Петроград и буду по-прежнему танцевать там.
Нина сбросила с плеч генеральскую шинель и, наступив на нее, повернулась и решительно, как в танце, почти паря над землей,
