Гонял Дьявол ее с утра до вечера, в то время как Борзеевичу разрешалось расслабиться, или приготовить ужин.
Так получилось и на этот раз. Когда она вернулась, Дьявол приказал ей продолжить муку, указав на две скалы, которые стояли неподалеку. А сам отправился возвращать утопленного Борзеевича к жизни. За Борзеевича она переживала, но, знала, что умереть ему Дьявол не даст. Скорее всего, он просто отлынивал, и к ужину будет здоров, как тот паскудник, который весь заповедник, в самых недоступных местах, расписал: «Манька – дура!»
Манька и в самом деле чувствовала себя дурой, когда резала себе ступени, чтобы добраться до надписей и или стереть надпись, или приписать снизу: «Сам дурак!»
Вернулась она, когда стало темнеть, а темнело здесь быстро, стоило солнцу скрыться за горами. Небо было еще светлое и голубое, но всюду расползались темные тени. До лагеря доплелась кое-как, и сразу пошла мыться на озеро.
Живехонький Борзеевич времени даром не терял (откуда только силы взял!), катался с русалками на лодочке, рассказывая им о своем житие на большой земле. Манька показала Борзеевичу язык, состроив страшную рожу.
У костра ее ждал ужин из раков, сваренных вкрутую. Воздух вокруг был чистый и слегка сладковатый, белый туман расстилался по земле. Цветов тут было столько, что весь склон казался красным и сиреневато-белым. Были еще такие цветы, которые росли только здесь – синие и желтые, но на ночь все они закрывались, и от их тошнотворного запаха она хоть как-то могла отдохнуть. Дерево в земле укоренилось и обогрело ее, и многие из местных приходили на него полюбоваться, обещая в следующий раз встретить их таким изобилием, какое они не найдут даже там, где остались избы. Кладовые их тут были богаче, Дьявол основательно готовился к банному дню. Таких вымерших продуктов питания и Борзеевич выдумать бы не смог. Но Манька на них лишь смотрела, чтобы железный каравай от голода и слюней, копившихся во рту вприглядку, ломался и крошился быстрее. Неужели вампиры, поглумившись над ее сенсорами, лишили ее последней радости, обрекая в муках жить в земле благодати?
Дьявол сам принес ей чай, настоянный на травах, усаживаясь рядом.
– Мань, я вот все думаю, дал бы я человеку три лампы желаний, если он не вампир?
– Нет! – ответила Манька, не сомневаясь лишь потому, что спросил.
– Я вот хожу с тобой уже год с лишним по полям и весям, Борзеевич к нам прилепился – и учим тебя, учим, но ума тебе кот что ли наплакал? За два года ничего не приобрела ты из того, что есть у Благодетельницы. А взяла бы лампу, да загадала себе дворец, – он сунул травинку в рот, открывая себя простору вечера, наполненного тучами мошкары. – И тоже бы сидела, чаи попивала с кофеями, а лампу припрятала бы. Лучше две… Да хоть в том же проклятом городе…
– Мне дворец ни к чему, у меня избушки есть, – ответила Манька хмуро, выдавливая из себя вымученную усмешку. Она надеялась, что когда Дьявола рядом нет, он на мысли ее не смотрит – как бы ни так! Все-то он знал, да только мысли ее не сами к нему просились.
– Нет, Маня, – сказал Дьявол, выплевывая травинку, и суя в рот вторую, – после Бабы Яги избушки уже ничьим имуществом быть не захотят. Если только по дружбе. Ты же видела, как Баба Яга над ними измывалась, чтобы не выгнали ее со всем добром. Если бы не драконы и Котофей Баюнович, да нечисть по всем углам, ни за что бы не удержала. Ты и десятой части такой мудрости не найдешь у себя. А сараюшки твоей нет. Сожгла ее какая-то добрая душа. И ты теперь без определенного места жительства. Бомжа! Так что дворец был бы кстати.
– Может, и не сожгла, – сказала Манька, слегка огорчившись. – Она при мне чуть не сгорела два раза. Печка старая, кирпич прогорел, одна видимость от него была, так что, если тепло топить, могла сама собой загореться. А дворец мне не обогреть, – простодушно заявила Манька. – Дрова нынче дорого стоят, а на себе на дворец не принесешь. Чего теперь жалеть, ну нет, и нет.
– Но три желания! Три! – Дьявол выставил перед нею три пальца.
Она отвела его руку. Буркнула недовольно:
– У меня одно было, я и то… А все Борзеевич! Подсказал, мерзавец! Не обошлось без горошины! – Манька зло посмотрела на озеро, над которым раскатывались взрывы хохота русалок и визги брыкающегося Борзеевича, будто его щекотали.
– Это была одна из вероятностей, очень, кстати, соблазнительная, – прищурился Дьявол.
– Ага, а потом меня вампир этой же лампой! – ответила она, хмыкнув. – Если Помазанникам надо, пусть сами их достают. Наверное, у вампиров таких городов тьма тьмущая. Почему ты меня наказал? – высказала, наконец, она свою обиду. – Правильно это что ли?
– Летали. Не достали. Давно уже. Много раз. Много таких городов ушли в Небытие, и остались, но у них другая судьба. Есть и с лампами… Достать ее может только человек. Маня, ты молодец, я горжусь тобой, – откровенно признался Дьявол. – И пропасти и горы не сломили тебя. Я не дал бы гроша за человека, который вынес лампу! С чего ты взяла, что я тебя наказываю? Желание у меня такое есть, чтобы бегала быстрее оборотня, чтобы вампиры страх как испугались твоей руки, чтобы человек смог просить совета, как валить с ног нечисть… Ты знаешь, кто были те три человека, которых ты спасла? То-то и оно! А ведь они еще до потопа раскрыли секрет земли и понесли знания людям, чтобы каждый мог пройти по земле и найти полено, а там и изба яйцом прикатилась и вылупилась. И долго жили они средь берегов кисельных, рек молочных, где что ни дерево, то плодоносило круглый год, пока не стали вампиры к дочерям человеческим в удел земли заглядывать, да мужей их с ног валить великанами, которые и тебе житья не дают. Разве мог бы я уничтожить человечество прежде, не исполнив свое же пророчество? Замкнулся бы круг времени, и не сидел бы я тут с тобой. Так попробуй хоть немного себя оценить!
Манька не могла поверить ушам, неужели Дьявол похвалил ее?
Сладко пел, да только как ни крути, убого она выглядела! Ей бы хоть какой-то кусочек материи, чтобы наготу прикрыть, а то рушник ей – как два опоясания на бедре и груди. Правда, лесные обещали пряжу намять и соткать полотно, но не торопились. Лен она видела, а куда после делся, неизвестно. И вспомнив, что перед бедой Дьявол всегда удивлял ее масляным подношением, и что любил он нечисть, как не жаловал человека, и что она, обласканная вампирами, обрела в себе Зов, заныло сердце пуще прежнего.
Манька посмотрела на Дьявола с болью. Делиться с ним своими чувствами она не собиралась. Она размашисто махнула железным посохом, срубив траву.
– Три идиота, которые посчитали себя святыми! Они тоже забили на тебя. Это ты их в горы привел, и проклятые города им показал, как мне. Они, может, не обижались, потому что обижаться на того, кого нет – глупо!
Дьявол уставился на нее, потеряв дар речи, хватаясь за сердце.
– Они сами себя так называли! – оправдалась Манька. Сердце у Дьявола не было, инфарктами он не заболел бы, но нехорошо как-то называть плохими словами хороших людей… – Во сне, когда мы уже могли разговаривать. Я им рассказала, что я из нашего времени, и что у нас, чем больше человек вампир, тем он больше шишка, а они сказали: «Вот мы – ТРИ ДУРАКА, пока собирали поленья, люди родились, женились, умирали – и никому в голову не пришло идти вслед Дьявола! Маня, а ты, почему пошла за ним? ТОЖЕ ДУРА?!» – Манька наклонила голову, хитро прищуриваясь. – Если ТОЖЕ, значит, ТОЖЕ ДУРАКИ?! Конечно, и я дура, в деревне хуже меня никто не жил… – согласилась она. – Разве кузнеца господина Упыреева язык повернется дураком назвать? Вся его жизнь – доказательство праведности, а моя – кому в пример? Я разве не за тем пошла, чтобы достать себе жизнь, как у господина Упыреева? Да, есть земля, есть Борзеевич… – Манька задумалась, спохватившись, и обиженно уставившись на Дьявола, который наблюдал за нею внимательно: – Какой-то ум у меня сегодня неправильный… Дьявол, а почему я про избы, про землю вспомнила в последнюю очередь? Это от болезни?
