Распорядившись, чтобы обед был готов пораньше, я возвратился в комнату, соседнюю с той, где находился император, чтобы послать корреспонденцию в Вильно и отправить берейтора, который должен был ехать впереди нас до Познани. Так как дверь, разделявшая эти две комнаты, закрывалась плохо, то я не мог не слышать, как император предъявляет своему послу все те обвинения против него, которые он мне уже перечислял. В заключение он ему сказал, что ни его тон, ни его поведение и вообще ничто в нём не было французским. Император упрекал его в том, что он составляет планы кампании и разыгрывает из себя военного, ничего в этом не смысля; он должен был ограничиться политикой и своими церковными службами, так как император послал его в Варшаву для того, чтобы он там с честью представлял Францию, а не для того, чтобы он делал там сбережения и копил себе состояние, которое было бы ему и так обеспечено, если бы он служил как следует, но он делал только глупости.
Де Прадт старался оправдаться, ссылался на свою преданность и на своё усердие, говорил, что сожалеет, если он ошибался, и заявлял, что старался действовать как можно лучше. Он защищал герцогство Варшавское и говорил, что оно не виновато, если не сделало для успеха русского похода всего того, чего хотел император. Он перечислял принесённые герцогством жертвы и выставленные им вооружённые силы, которые он определял более чем в 80 тысяч человек. Он подчёркивал, что в Польше все разорены, что в стране нельзя найти ни гроша и надо оказать ей денежную помощь, если мы хотим что–нибудь получить от неё. Чем больше де Прадт защищался, тем больше император сердился. Он возлагал на него ответственность за те неисчислимые последствия, к которым могло привести его небрежное отношение к набору войск, и добавил, что даже из представленного самим де Прадтом отчёта он видит, что он создал себе глупую популярность, а между тем такой умный человек, как он, должен был бы и сам понимать и уметь внушить полякам, что продолжать борьбу, не давая средств на доведение её до конца, значило вредить самим себе.
Император позвал меня: по–видимому, посол ему надоел. И жестами и пожиманием плеч он показывал это столь ясно, что я был сконфужен не менее, чем его «пациент», который сидел, как на иголках. Я хотел оказать услугу им обоим, а потому вышел на минуту, а затем вернулся и доложил императору, что обед готов; но он тем временем снова начал перечислять свои обвинения и то с ожесточением, то с холодным презрением продолжал этот перечень, но вдруг остановился посреди фразы, заметив на камине какую–то карточку. Он быстро схватил её, написал на ней несколько слов и передал мне. Тем временем де Прадт старался сказать несколько слов в своё оправдание и сваливал вину на всех других представителей французской администрации, на которых он, как и на наших генералов, очень жаловался, причём, как мне казалось, жалобы его в некоторых отношениях были не лишены основания.
Эта критика военных действий ещё более раздражала императора, который не позволил де Прадту критиковать даже операции Шварценберга. Что касается корпусов, находившихся вблизи границ герцогства, то император одобрял их операции отнюдь не больше де Прадта, но, как он сказал потом, он не мог позволить всякому аббату рассуждать об этом. Император говорил об обороне герцогства и считал, что её легко обеспечить при помощи набора, а посол считал, что герцогство открыто для неприятельских ударов и находится под большой угрозой. В своих рассуждениях император всё время исходил из того предположения, что армия удержится на позициях в Вильно, а князь Шварценберг сделает всё, что должен. Император утверждал, что будет прикрывать и защищать герцогство Варшавское при помощи контингентов, набранных в Польше, или при помощи всеобщего ополчения. Он хотел даже прикрывать зимние квартиры своих армий при помощи польских казаков; он не переставал говорить о них, но за отсутствием денег их даже не собрали на сборных пунктах.
Разговор принял такой оборот, что в нём не было уже ничего неприятного лично для де Прадта, и посол, воодушевившись, очевидно, военными спорами, не без основания, как мне казалось, хотя, пожалуй, слишком назидательным тоном возражал против тех положений, которые император высказывал тоном хозяина, желающего, чтобы тот, кто не согласен, молчал. Он даже, кажется, позволил себе несколько более решительные возражения против императора, который допускал это только при беседах с глазу на глаз. Он видел спасение только лишь в том, чего у нас уже не было: в хорошо организованных и хорошо оплачиваемых армиях; он уверял, что без денег нельзя надеяться получить от герцогства ни единого человека, ни единой лошади.
— Чего же поляки хотят? — с живостью возразил император. — Ведь именно ради них идёт борьба, ради них я израсходовал мою казну. Если они сами не хотят сделать ничего для своего дела, то не к чему так воодушевляться идеей восстановления Польши, как они это делают.
— Они хотят быть пруссаками, — ответил посол.
— Почему не русскими? — возмущённо возразил император.
Он повернулся к де Прадту спиной и велел ему прийти через полчаса с двумя вызванными к императору польскими министрами.
После ухода де Прадта император долго и ожесточённо громил его, обвиняя его (как он только что сказал ему) в том, что он боится русских, в том, что он в течение сей кампании скорее пугал, чем успокаивал поляков, и погубил всё наше дело в Польше.
— Немедленно исполните приказ, который я вам дал, — резким тоном сказал он мне.
Под именем приказа он разумел те несколько слов, которые написал на карточке и передал мне в присутствии де Прадта: «Сообщите Маре, что из страха перед русскими архиепископ Малинский, потерял голову; пусть он его уволит и поручит дела кому–нибудь другому".
Карточка лежала у меня в кармане. Я продолжал ходить с императором по комнате, не отвечая ему и не выполняя его приказания.
Видя, что он молчит, я напомнил ему, что обед уже давно стынет; он не обратил на это внимания и снова повторил мне приказание. Немного погодя я высказал мысль, что такая перемена произведёт дурное впечатление на варшавский правительственный совет.
— Если де Прадт, как это думает ваше величество, ухаживал за его членами, сказал я императору, — то в теперешний трудный момент он будет им особенно приятен. Нет никаких препятствий к тому, чтобы оставить его на этом посту ещё некоторое время. Он постарается исправить свои ошибки, а обстоятельства будут подогревать его рвение. Он будет действовать даже лучше, чем кто–либо другой. А иначе он станет говорить, что вы его сместили за защиту интересов герцогства, и это произведёт дурное впечатление.
Император в ответ перечислил различные приказания, которые в своё время герцог Бассано должен был посылать де Прадту по поводу наборов. Он долго и подробно говорил затем о средствах, переданных в распоряжение де Прадта и герцогства Варшавского, и в заключение сказал:
— Вы напишите Бассано из Познани. Идём обедать, чтобы успеть повидать министров перед отъездом.
Чтобы император не переменил своего решения, я на его глазах бросил карточку в огонь. Император был озабочен делами и спешил повидать министров и отправиться в путь, а потому обед длился недолго, хотя мы были не очень сыты после чашки кофе в Пултуске.
