Почему-то на его погибель смотреть было тяжелее, чем на то, как постепенно сникал бы человечек тщедушный. Бадди казался нам раненым медведем, который ревет и неистово лупит себя огромной лапой по голове.
В его доме и прежде раздавались крики, то и дело хлопали дверьми, но теперь особняк превратился в подобие притона. Бадди орал, заглушая голоса девяти взрослых, пятерых детей и многочисленных домашних животных. Жестокая болезнь превращала Бадди в экспонат, в зрелище, собиравшее всех близких. Кислородный баллон помогал не сразу, Бадди изо всех сил тянул в себя воздух через пластиковые трубочки, лицо его под маской искажалось, а родичи, как кровные, так и со стороны Мизинчика, толпились вокруг, разинув рты, следя, как он борется за каждый вздох.
Наедине Бадди говорил мне:
— Они дожидаются моей смерти.
Сочтя Бадди обреченным, домашние заранее начали грызться из-за наследства, но их твердолобость вредила делу — Бадди видел всю шайку насквозь. Вдобавок они поминутно взывали к главе семьи, и приходилось улаживать их ссоры. Бинг поцарапал дверцу старого пикапа Булы, оба требовали, чтобы Бадди их рассудил. Дядя Тони оставлял в раковине грязную посуду, Мелвин возмущалась:
— Или ты поговори с ним, или я!
— Это моя посуда! — рявкнул Бадди. — И кухня моя!
— Что тут скажешь? — вздохнула Мелвин, прикусив язык и сощурившись.
Иви запускала проигрыватель на полную громкость, и других обитателей дома возмущал не столько сам шум, сколько его причина: Иви заглушала звуки своей возни с Бингом. Музыку запретили. Иви оправдывалась: «Он не мой брат». Прежде, когда ее накрыли в постели с дядей Тони, она точно так же говорила: «Он не настоящий дядя». В результате этой сексуальной эстафеты все члены семейства Мизинчика обнаруживали у себя признаки герпеса и вслед за Бадди жаловались, что «их обметало».
Дети просили Бадди утихомирить Мизинчика и родичей, но он не стал вмешиваться: не принимая ничью сторону, он держал всех в подвешенном состоянии. Пусть царит хаос — хаос наделял его властью.
Семейство Бадди возмущалось: «Мизинчик хотеть его деньги»; «Мизинчик опять его кусать», «она утащить драгоценности Стеллы», «она пытаться убить себя», «она — лоло».
— Папа, Тони выпил все пиво из холодильника, — жаловался Була.
— Мое пиво, — отрезал Бадди. Ему тоже не нравилось, что Тони все выпил, но разве Була когда-нибудь покупал пиво? Поразмыслив, Бадди пришел к выводу, что равно ненавидит обоих — и Тони, и Булу.
Однажды вечером, застав Иви в одиночестве на веранде, Бадди предложил:
— Пошли наверх?
— Твоя жена Мизинчик, не я.
— Мизинчик сегодня в городе. Ты не чувствуешь ко мне алоха?
Но сестра Мизинчика устояла. Бадди сообразил: он настолько слаб и жалок в ее глазах, что она даже не считает нужным притворяться и пытаться ему угодить. Как часто случается с тяжелобольным человеком, для своих домашних Бадди уже все равно что умер.
— Рис кончился, — докладывала Мелвин. Мука, сахар, крекеры, чипсы, содовая, колбасный фарш и тушенка, пирожные, макароны, банки поя, связки лау-лау — все заканчивалось. В былые времена, когда Бадди был здоров и обладал несокрушимым аппетитом крепкого мужчины, он заботился о том, чтобы припасы на кухне не переводились. Теперь ему было все равно.
Продолжались раздоры, мелкие, но утомительные: то кто-то выстирал, но не высушил простыни, то трубы протекали, слишком громко включили радио, мыши проели дыры в ширмах, нанесли песка с пляжа, гекконы оставили свои какашки — двуцветные восклицательные знаки. И: «Кто украл мой скейтборд?» Дети Булы жаловались, что дядя Тони ругает их нехорошими словами. Тетя Мариэль позаимствовала у Мелвин ключ от дома и потеряла. Пора красить дом. Полотенец вечно не хватает. «Кто извел всю туалетную бумагу?»
— Как насчет облицовки? — интересовался дядя Тони: шторм опрокинул большие валуны на берегу, и возникла угроза, что прилив подмоет дом. Услышав подобное словцо из уст этого человека, я уже не жалел, что проехал сорок миль сюда из Вайкики.
Не получив ответа, Тони продолжал:
— Как насчет телевизора?
Телевизор в гостиной то ли сломался, то ли счета за кабельные каналы не оплатили.
— Иви ничем не лучше своей сестры, — ворчала Мелвин.
— Мизинчик твоя мать, — напомнил Бадди, чтобы позлить ее. Порой он становился в дверях столовой и следил, как они жрут за большим столом, наваливают огромные горы еды на тарелки, уткнувшись рылами в кормушку. «Свиньи!» — шептал он.
Бадди нашел выход из положения. Никого не предупредив, не оставив даже записки с обычной подписью: «Босс», попросту усадил своего водителя Чабби за руль, а Мизинчика с кислородным баллоном и сумкой — на заднее сиденье.
Один из сыновей Булы как раз играл на подъездной дорожке.
— Деда, ты куда?
— В город.
— Когда вернешься, деда?
— Никогда.
Можно и так решить проблему — удрать от нее. Тебя нет, и проблемы нет. Идеальное решение. Так Бадди поступал всю жизнь.
68. Апартаменты владельца гостиницы
Покинув свой дом на северном берегу, оставив семью, подобно крабу, сбрасывающему с себя панцирь со всей налипшей на него живностью, Бадди по пути в Гонолулу с трудом подавлял в себе яростное желание вытолкнуть из машины и Мизинчика. «Или развернуться и сбросить мою околе с обрыва». В длительной поездке Мизинчик невыносима: молчит и то и дело фыркает, подергивая носом. Что за болячка вынуждает ее все время сопеть и моргать, точно крыса?
— У тебя так бывает с женой, что она ни с того ни с сего замолчит и не отвечает на вопрос? — поинтересовался он.
— Сплошь и рядом, — ответил я. Милочка не любила болтать и, заслышав «Давай просто поговорим», сразу ощетинивалась, отчего я чувствовал себя идиотом. Вопросы ее раздражали, молчание успокаивало. Быть может, дело в среде, где она росла? На Гавайях принято не говорить, а бормотать и хрюкать. А может, Милочка просто не знала, что отвечать. В машине она общалась со мной так: повернется спиной и читает вслух знаки, проплывающие за окном: «У Зиппи. Офис Макс. Тако Белл. Биг Бургер. Дракон Тату. Парковка строго запрещена».
— Сколько вы не разговаривали — самое долгое? — продолжал Бадди.
— Пару дней.
— Можешь себе представить — у нас с Мизинчиком это тянется уже две недели. И при этом она все время сидит со мной в одном доме!
Однако «сидеть с ним» в огромном доме и сидеть рядом в машине — не одно и то же. В доме у Мизинчика имелась отдельная комната с ванной, она часто ела в одиночестве, склонившись над тарелкой и выставив локти. Ехать с ней в одной машине, по словам Бадди, — пытка. Он едва сдерживался, чтобы не наорать на нее, да боялся: опять укусит.
