13 мая был подписан наконец предварительный контракт. Он давал право режиссеру «начать кое-что в подготовительном смысле». Тарковский не хочет покидать Рим, надеется, что основной контракт подпишут без него. Тогда Ларисе будет легче требовать выезда с сыном. По своему обычаю, он выстраивает перспективную модель поведения, исходя не из прихотливых поворотов реальности, особенно советской, а из своих, часто далеких от этой реальности представлений. Но собственная логика для него столь убедительна, что он всерьез опасается выйти за ее пределы.
Из советского представительства в Италии Тарковский узнает, что Госкино намерено давать ему и его супруге визы последовательно на три месяца. Андрею Арсеньевичу кажется, что делается это только для того, чтобы они не имели права забрать с собой сына. У него тут же возникает дерзкая и пугающая мысль: учинить скандал.
К двадцатым числам мая работа над сценарием «Ностальгии» завершается. Тарковский и Гуэрра ожидают консультативного совета РАИ, на котором должно произойти утверждение их проекта с точки зрения того, будут ли у него перспективы в прокате.
В мае же, в период переговоров о съемках «Ностальгии», Тарковский посылает Ф. Т. Ермашу письмо. В нем «объективная картина» положения дел с подписанием контракта. Вторая программа итальянского телевидения должна продать еще не сделанный фильм прокатчикам и передать эти деньги съемочной группе для работы над картиной, на что уйдет определенное время. Режиссеру нужно убедить Ермаша, что итальянцы горят желанием делать «Ностальгию» с Советским Союзом, поскольку это важно для них и по политическим мотивам, и для развития производственно-экономических связей с СССР, и по соображениям престижа. Он подчеркивает, что определенную роль здесь сыграло получение в Каннах «Сталкером» (он был показан вне рамок фестиваля) двух премий, а самим режиссером — национальной премии Италии «Давид ди Донателло».
«Вообще должен сказать, — продолжает режиссер, — работать здесь чрезвычайно трудно по многим и многим причинам, и я часто вспоминаю “Мосфильм” как родной дом, где не в пример легче, удобней и спокойней работается. Здесь денег на ветер не бросают и из нашего брата жмут соки, не считаясь ни с замыслом, ни с творчеством. Деньги, деньги и деньги — вот принцип кино здесь, в Италии.
Феллини снял очень плохой фильм “Город женщин”, который критика обругала в Канне, Антониони шестой год не может найти денег на постановку, Рози, несмотря на успех “Христа, остановившегося в Эболи”, тоже не может начать работу. Мне кажется, самое время приглашать их работать на “Мосфильм”, как Вы в свое время поступили с Куросавой. Он до сих пор не может этого забыть и всюду расхваливает Советский Союз – своего спасителя» .
В заключение Тарковский просит Ермаша посодействовать специальному разрешению «на получение второй зарплаты и постановочных как художнику (кроме того, что я получаю как режиссер)» всех ста процентов. Ведь он, работая над «Сталкером», ничего не получил, несмотря на то, что «взвалил на себя огромную работу художника-постановщика» .
Ф. Ермаш не отказал себе в удовольствии воспроизвести это послание в статье 1989 года, выражая при этом недоумение по поводу последующих резких высказываний режиссера в его адрес, которые никак не вязались, по представлениям Филиппа Тимофеевича, с процитированным текстом.
Формируется съемочная группа «Ностальгии». В качестве ассистента режиссер хочет пригласить Норманна Моццато, который когда-то был переводчиком при советской делегации на итальянской премьере «Соляриса». Поиски оператора приводят к Джузеппе Ланчи, работу которого Тарковский увидел в «холодном и сухом» фильме Белоккио «Прыжок в пустоту» (1980).
Стесненные материальные обстоятельства заставляют Андрея искать другую гостиницу, подешевле. Моццато предлагает ему в качестве места проживания свою студию в центре Рима. Помещение нравится Тарковскому, тем более что бесплатно. Но смущает: а что подумают «наши»?
Между тем 8 июля истекает срок пребывания Тарковского за рубежом. Николай Сизов предупреждает режиссера, что тот должен быть к этому времени к Москве, чтобы обсудить детали контракта. Но Тарковский никак не хочет возвращаться. И это выглядит странновато, поскольку Андрей Арсеньевич скучает по дому, по Тяпе, по любимому псу Дакусу, по супруге. Происходит внутренняя борьба, травмирующая и душу, и тело. С одной стороны, нельзя не порвать все связи со страной, где его судьбу решают такие, как Ермаш. С другой — где еще жить семьей, как не в стране, где родился, с природой которой сжился как с домом? Да он и всерьез боится возвращаться — боится властей, системы.
Никак не утрясутся проблемы с деньгами на постановку. Тарковский сокращает сроки съемок в Италии на четыре недели. Он то и дело сетует на то, что «здесь денег на ветер не бросают» , а поэтому очень трудно работать. Тарковский с Гуэррой сделали, казалось, что могли, чтобы сократить смету. Но средств все равно не хватает. Кажется, что все разваливается.
Пребывание на Западе заставляет Тарковского волей-неволей осмыслять, анализировать приобретаемый опыт, сравнивать свою судьбу с судьбами корифеев западной культуры.
В тамошней жизни он видит приметы деградации. Он убежден, что только любовь и красота способны противостоять этому всемирному разрушению. При близком знакомстве фигуры, казавшиеся ему значительными, меняются в масштабах. А тут еще странная противоречивость и шаткость собственного положения. Все чаще его охватывает депрессия. Усталость. Старается, но не может не думать о доме. И тем не менее проблема номер один — продление срока пребывания в Италии. Однако 30 июня что-то сдвинулось: Москва продлевает срок до конца июля. А потом он должен ехать с итальянцами в СССР подписывать контракт. Но это когда еще!
В двадцатых числах июля на Сицилии, в Таормине, состоялись официальные торжества по поводу вручения Тарковскому премии «Давид ди Донателло». Отель Сан-Доменико в Таормине – когда-то монастырь. Огромные коридоры, роскошные лестницы, номера – в бывших кельях, из которых видны сад и море. Но в первую же ночь, проведенную здесь, Андрея посещает сон, заставивший его в страхе пробудиться. Его жена изменяет ему! Страшный сон повторяется и на следующую ночь. Андрей Арсеньевич был человеком не на шутку ревнивым. Читатель помнит историю его взаимоотношений с Валентиной Малявиной и «третьим лишним» в лице Кончаловского. Александр Мишарин вспоминал случай, когда он, симпатизируя первой жене Тарковского, преподнес ей в день рождения пышный букет цветов. Искренний дар друга чуть не обернулся крупным скандалом. Во всяком случае, реакция Андрея была весьма бурной…
…Среди итальянских знакомых Тарковского появляется новое имя — Донателла Бальиво, монтажер и владелица монтажных, зала озвучания, перезаписи, режиссер-документалист. Эго ею сделаны еще при жизни режиссера три документальные картины о нем, в частности, своеобразный репортаж со съемок «Ностальгии». Она одна из тех, кто будет предметом ревнивых переживаний Ларисы Павловны и, кажется, не беспочвенно. Вот как Донателлу описывает Лейла Александер-Гарретт, видевшая ее рядом с Тарковским в Риме в мае 1982 года: «Андрея сопровождала невысокая, стройная, красивая, очень серьезная и волевая женщина — она напомнила мне древнеримские профили в Эрмитаже. У нее были темные, туго собранные назад густые волосы… Первое, что бросилось в глаза, — как они похожи! Но сходство было исключительно внешним — в ней не было искрометности, непредсказуемости, задора Андрея. Он беспрестанно шутил, смеялся и явно нравился себе. Донателла молча за ним наблюдала…»[214] 3 августа 1980 года режиссер покидает Италию.
