Будучи верным союзником слабеющей Австро-Венгрии, Германия, хотел этого кайзер или нет, во многом влияла на нагнетание в Европе военной истерии. Стремясь решить «славянский вопрос», не считаясь с политическими интересами соседней России, Габсбургская монархия неизбежно входила с ней в конфликт, разрешение которого в большей степени зависело не от австро-венгерских вооруженных сил, а от мощи стального немецкого кулака. Для европейских дипломатов и военных это было очевидно точно так же, как и то, что отказаться от своей миссии на Балканах для России значило «сдать без сопротивления врагам славянских народов занятые вековыми усилиями политические позиции».
«В Вене и в Берлине отлично понимали, — писал в воспоминаниях министр иностранных дел империи С. Д. Сазонов, — что без России никакого балканского вопроса в двадцатом веке бы не было и что Сербия и Болгария уже давно перестали бы существовать как независимые государства.
Это убеждение послужило отправной точкой той политики, которая привела в 1914 году к мировой войне, а вслед за ней — к безвозвратной гибели Габсбургской Монархии и к крушению, хотя и временному, государственной мощи России и Германии».
Подготовка к войне — дело не одного дня, требующее не только наращивания военной мощи, но и организации тылов. Для России таким «тылом» был Дальний Восток, где укреплялась победившая империю Япония. В 1910 году Страна восходящего солнца формально аннексировала Корею. Самая сильная держава Дальнего Востока, Япония имела свои интересы и в Китае, в котором в 1911 году произошла революция и власть богдыхана пала. После этого правитель Монголии отказался повиноваться республике и отложился от Китая. В ноябре 1912 года он заключит соглашение с Россией. А год спустя Николай II уже принимал в Петербурге монгольское посольство, наградившее его орденом Чингисхана. Великобритания признала интересы России во Внешней Монголии, точно так же поступила и Япония. Восточная Внутренняя Монголия с согласия России становилась сферой влияния Японии, а Тибет — сферой влияния Великобритании. В ноябре 1913 года благодаря России Китай признал национальную автономию Монголии. Все складывалось таким образом, что интересы России и Великобритании на Дальнем Востоке оказывались защищенными от агрессивной Японии.
Силы можно было направить на решение европейских дел, тем более что англо-германский антагонизм в начале 1910-х годов постоянно усиливался. Германские политики отдавали себе отчет, что мирным исходом накопившиеся проблемы не решить. Следовательно, обострялся вопрос о том, когда лучше начать военные действия. Для Германии 1914 год оказался наиболее оптимальным. В июле 1914 года статс-секретарь ведомства иностранных дел Вильгельма II — Г. фон Ягов откровенно писал об этом немецкому послу в Лондоне. «В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа (Германия и Австро-Венгрия. — С. Ф.) между тем все более слабеет»[94]. Откровеннее не скажешь.
К войне готовились все, но наиболее подготовленной оказалась Германия. Этим необходимо было воспользоваться. Однако признаваться в очевидном для политика не всегда правильно. Поэтому уже после войны, лишившись короны и проживая в эмиграции, Вильгельм II выпустил мемуары, в которых стремился доказать, что его страна к войне в 1914 году не готовилась. Стремясь переложить «пальму первенства» за развязывание войны на страны Антанты, кайзер приводил слова Николая II, якобы сказанные им весной того рокового для Европы года гофмаршалу: «Je resterai chez moi cette annee, parce que nous aurons la gueree»[95]. Вильгельм II не мог не вспомнить и случай в Бьорке, и встречу в Балтийском порту в 1912 году, когда Николай II давал ему честное слово и клялся «в неизменной дружбе и благодарности за корректное отношение Германии в Русско-японскую войну, и обещал не выступать на стороне врагов Германии, если бы разгорелась война, а особенно никогда не быть заодно с Англией». Вот уж действительно: каждый видит то, что хочет! Р. Пуанкаре опасался тесных контактов русского и германского императоров, а Вильгельм II возмущался коварством и лицемерием Николая II. Характер царя давал право на претензии и тому, и другому.
Хотел ли Николай II войны, стремился ли к ней? Безусловно, не хотел. Но обстоятельства порой оказываются выше воли монархов. Добрая воля не всегда все решает. Будучи прекрасно осведомленным о состоянии экономики России и подготовленности ее вооруженных сил, царь не мог желать военной развязки. Для империи война могла стать историческим приговором, обжаловать который не было ни времени, ни возможностей. Многие современники думали так же, как царь, опасаясь неизбежной катастрофы. Одним из них был П. Н. Дурново, в октябре 1905-го — апреле 1906 года занимавший пост министра внутренних дел. Составленная им в феврале 1914 года записка давно известна исследователям, неоднократно указывавшим на удивительные прозрения этого сановника. П. Н. Дурново, слывший ярым германофилом, предсказал не только ближайшие перспективы возможной войны России с Германией, но и верно указал ее последствия. Его записка — настоящее «сивиллино пророчество», привести которое (хотя бы в выдержках), на мой взгляд, необходимо для лучшего понимания русской трагедии, ознаменованной 1917 годом.
«Центральным фактором переживаемого нами периода мировой истории, — писал Дурново, — является соперничество Англии и Германии. Это соперничество неминуемо должно привести к вооруженной борьбе между ними, исход которой, по всей вероятности, будет смертельным для побежденной стороны. Слишком уж несовместимы интересы этих двух государств, и одновременное великодержавное их существование, рано или поздно, окажется невозможным. Предстоящее в результате отмеченного соперничества вооруженное столкновение ни в коем случае не может свестись к единоборчеству Англии и Германии. Слишком уж неравны их силы и, вместе с тем, недостаточно уязвимы они друг для друга. Несомненно поэтому, что Англия постарается прибегнуть к не раз с успехом испытанному ею средству и решиться на вооруженное выступление не иначе, как обеспечив участие в войне на своей стороне стратегически более сильных держав. А так как Германия, в свою очередь, несомненно, не окажется изолированной, то будущая англо-германская война превратится в вооруженное между двумя группами держав столкновение, придерживающимися одна германской, другая английской ориентации.
До Русско-японской войны русская политика не придерживалась ни той, ни другой ориентации. Со времени царствования Александра III Россия находилась в оборонительном союзе с Францией, настолько прочном, что им обеспечивалось совместное выступление обоих государств в случае нападения на одно из них, но, вместе с тем, не настолько тесном, чтобы обязывать их непременно поддерживать вооруженною рукою все политические выступления и домогательства союзника. Одновременно Русский двор поддерживал традиционно дружественные, основанные на родственных связях, отношения с Берлинским. Именно благодаря этой конъюнктуре в течение целого ряда лет мир между великими державами не нарушался, несмотря на обилие наличного в Европе горючего материала. Русско-японская война в корне изменила взаимоотношения великих держав и вывела Англию из ее обособленного положения. Как известно, во время Русско-японской войны Англия и Америка соблюдали благоприятственный нейтралитет по отношению к Японии, между тем как мы пользовались столь же благожелательным нейтралитетом Франции и Германии. Казалось бы, здесь должен был быть зародыш наиболее естественной для нас политической комбинации. Но после войны наша дипломатия совершила крутой поворот и определенно стала на путь сближения с Англией. В орбиту английской политики была втянута Франция, образовалась группа держав Тройственного Согласия с преобладающим в ней влиянием Англии, и столкновение с группирующимися вокруг Германии державами сделалось, рано или поздно, неизбежным. Главная тяжесть войны, несомненно, выпадет на нашу долю, так как Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна, а Франция, бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война при современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики. Роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам, а между тем сколько факторов будет против нас и сколько на них нам придется потратить и сил, и внимания. Готовы ли мы к столь упорной борьбе, которою, несомненно, окажется будущая война европейских народов? На этот вопрос приходится, не обинуясь, ответить отрицательно. Менее, чем кто-либо, я склонен отрицать то многое, что сделано для нашей обороны со времени японской войны. Несомненно, однако, что это многое является недостаточным при тех невиданных размерах, в которых неизбежно будет протекать будущая война. Бесспорно, в области обучения войск мы, по отзывам специалистов, достигли существенного улучшения по сравнению со временем, предшествовавшим японской войне. По отзывам тех же специалистов, наша полевая артиллерия не оставляет желать лучшего: ружье вполне удовлетворительно, снаряжение удобно и практично. Но бесспорно также, что в организации нашей обороны есть и существенные недочеты.
