– Тебе же будет больно! – разом сказали мы с Мари.
Роб это прекрасно понимал. И ответил – зло и обиженно, как говоришь, когда знаешь, что придется сделать что-то ужасно неприятное:
– Подсади ее на меня, и нечего спорить!
Пока я грузил Мари на него, он держал все три свечи. Хорошо, что она стала такая легкая. Ее обычный вес я бы ни за что не поднял. И Робу правда было больно. Он топал, морщился и разозлился пуще прежнего. Мари легла ему на спину лицом вниз – похоже, тогда ему было не так больно. И пока у меня обе руки были свободны, я достал из сумки Роба запасную бутылочку с водой и сунул себе в карман. Потом я очень радовался, что подумал об этом.
Затем мы пошли дальше и карабкались по острым выступам, и вдруг Роб как закричит, и все копыта у него заскользили. Я подумал, что у него разошлись швы на боку, но оказалось, что нет. На краю света, по другую сторону от Роба, так что я не сразу увидел, стояли трое детей. Мне трудно было их разглядеть – только белые острые лица. Они просто стояли, ну и смотрели не мигая – два маленьких мальчика и девочка. И ничего не делали, но Роб чуть с ума не сошел.
– Ой, не надо, не надо, не надо! – кричал он. – Вы мне нравились!
Мы смотрели на детей, и тут из темноты на нас полетели птицы. Вы себе представить не можете, как это страшно, когда большие, тяжелые птицы летят тебе в лицо, хлопая крыльями и шурша перьями. Птицы были черные и белые. Сначала они спикировали на нас. Мы кричали и отбивались, и тогда они отстали от нас и решили расклевать тех трех детей. Дети, кажется, растерялись.
Мари закричала:
– Скорей, скорей! Зерно, зерно!
И свесилась с Роба и рассыпала часть своей горсти по камням у ног детей.
Птицы тут же слетелись туда и стали драться за зерно. Они вели себя так, будто и правда умирали с голоду. Я хотел достать свое зерно из кармана, но тут Роб взял полиэтиленовый мешочек со своим зерном и высыпал все разом на землю перед собой. Птицы кинулись и туда тоже. Черные – при свечах было видно, что на самом деле они бурые и рябые, – отбрасывали зерна и клевали соль, а светлые хватали зерно.
– Бегите. Бегите, пока они заняты! – сказала Мари трем детям.
Они только смотрели на нее, будто ничего не понимали, но потом все-таки попятились в темноту. По-моему, они вообще во все это не включились.
Мы двинулись дальше, пока птицы не заинтересовались нами снова. Мари сказала:
– Надо было остаться и помочь этим бедным глупым малышам!
Роб сказал:
– Никто из нас ничем не может им помочь.
Говорил он так горько, что Мари больше ничего не спросила.
Потом прошло, наверное, лет пятьдесят, а мы все карабкались и соскальзывали. Хорошо хоть ветер немного унялся, но иногда все равно дул резкими холодными порывами. Жарко никому из нас не было. Наконец мы выбрались куда-то – вроде бы на плоскую вершину холма. На несколько блаженных секунд нам показалось, что мы на месте. Повсюду были развалины каких-то зданий. Потом Роб поднес свечу к ближайшим развалинам, и мы увидели, что на самом деле это была просто такая жуткая остроконечная каменная скала. Черная-черная. Одни камни были низенькие, по колено, другие высились, будто колокольни. И все были разной диковинной формы. То и дело тропа обрывалась и мы все думали, что наконец пришли, но потом какая-нибудь свечка высвечивала белую полосу, уходившую дальше в скалы.
Робу было трудно там протискиваться. Мари слезла, чтобы ему было полегче. Она сказала, что отдохнула, хотя мне было ясно, что она совсем слабенькая. Но она шагала вперед, высоко держа свечку, и ветер мотал пламя туда-сюда, и были видны черные скалы со всех сторон. От ветра в скалах странно свистело. Сначала мы решили, что только от ветра, и все. Потом среди свиста послышались отчетливые голоса.
В основном они шептали и бормотали. Это была полная жуть. Иногда вроде бы даже на непонятных языках. Но я едва из штанов не выпрыгнул, когда кто-то прямо у меня за спиной произнес: «Тебе это с рук не сойдет. Буду ждать тебя во дворе после школы». Звучало как настоящая угроза. Только рядом никого не было.
После этого мы все слышали голоса, но, по-моему, каждый слышал свое. Не знаю, что слышал Роб, но он все время зажимал уши. Он пачкал волосы воском и иногда даже подпаливал их, и они шипели, но явно было все равно, только бы не слушать. Мари шла вперед, и из-под очков у нее лились слезы. Я сначала перепугался, а потом просто все больше и больше злился. Там был один голос, который все повторял – занудно и самодовольно: «Не надо так волноваться. Все будет сделано». Он меня прямо достал. Хуже всего, что это был, кажется, мой собственный голос. Я даже прикрикнул на него раза два. Крикнул: «Да заткнись ты! Я иногда бываю вежливым!» Но голос не замолчал. В результате меня это так достало, что я закричал Робу, чтобы тот рассказал, что говорят ему голоса.
Он обернулся и посмотрел на меня, будто на спасителя. И крикнул в ответ: ему говорят, что если он пойдет дальше, то лишится своей красоты.
– Говорят, мне стоит всего лишь протиснуться в следующий проход по эту сторону, и я попаду домой, – сказал он.
То есть мне так послышалось: мои голоса заглушали его и путали мне все мысли.
Весь этот сумасшедший дом продолжался, пока мы не пролезли между двумя последними каменными башнями и голоса раз! – и смолкли вместе с ветром.
Потом был длинный-длинный прямой участок. Робу и Мари он дался легко, они шли рядышком и разговаривали. Представляете, Роб не знал, что попросить в Вавилоне! Сказал, Уилл показал ему, что ему очень-очень нужно что-то попросить, но что именно, он не понимает. И пересказал Мари кое-что из того, что говорил ему Уилл.
Пока они разговаривали, меня снова накрыло. Просто и спереди, и сзади, и по бокам была сплошная тьма. Можно сказать, со всех сторон. Как будто я шел по узенькой ленточке земли, а кругом пустота. Та самая холодная, голодная пустота с острыми углами, которая сидела под мостом. Мари как раз говорила Робу: «Такое чувство, как будто тебе надо попросить новую душу», когда я подошел к краю дороги и посветил туда свечой, чтобы посмотреть, что там.
Там не было ничего. Правда. Обрыв и бездонная пропасть. Я, как дурак, перебежал на другую сторону дороги и посветил туда. И там было то же самое. Другая пропасть. Мы и правда шли по узкой ленточке посреди ничего.
Мари с Робом продолжали разговор, но я после этого ни слова не слышал. Они шли себе и шли и всерьез обсуждали душу Роба, а я тащился следом, и у меня все внутри и снаружи посинело и заледенело от страха и тряслось. Мне было так страшно, что хоть становись на четвереньки и ползи – обратно я и правда полз, – но мне было стыдно ползать при Робе и Мари: они-то ни капельки не боялись. Мне полегчало, только когда мы дошли до висячих садов.
Мы почти сразу назвали их висячими садами – наверное, и правильно, – хотя они были совсем не похожи. Сначала мы заметили, что ступаем по чему-то упругому, вроде мха, и оно покачивается под ногами и пахнет лимоном.
