(Сергей Есенин. 1923 г.)С того времени, как наши путешественники покинули Советскую страну и до последнего дня их нахождения за границей, вокруг Айседоры и Есенина постоянно вращаются представители прессы, но толку от них – чуть. Судачат о прическах и одежде, пытаются вызнать подробности личной жизни и при этом почти не интересуются поэзией. Все это нервирует Сергея Александровича. Впрочем, у него немало деловых встреч. Странно повел себя Есенин с Давидом Давидовичем Бурлюком185, который явился в гостиницу к Сергею Александровичу как представитель ежедневника «Русский голос», в котором наличествовала поэтическая колонка. По всегдашней своей привычке, Бурлюк опекал молодых авторов, считая своим долгом оказывать всестороннюю поддержку русским эмигрантам, да и вообще русским, оказавшимся в Америке. При газете он вел литературный кружок, куда мог приходить кто пожелает. Давид Давидович никогда никого не выгонял, справедливо полагая, что все в жизни меняется, а упорный труд, добрые наставники и хорошее общество помогут в конечном итоге даже самому слабому автору отточить свои произведения. Остался замечательный анекдот, характеризующий Бурлюка той поры: однажды на очередном занятии кружка кто-то из молодых людей поинтересовался у Давида Давидовича, будут ли они изучать и совместно обсуждать книги советских авторов: «Поймите, – вскричал он, – мы не читатели, мы писатели!»
После таких слов молодые люди и девушки намертво прилипали к добрейшему Бурлюку и смотрели ему в рот, полагая, что такими авансами знаменитые поэты просто так не разбрасываются, а следовательно, мастер по-настоящему ценит их.
На встречу с Сергеем Александровичем Бурлюк привел с собой молодого и еще никому не известного Мориса Мендельсона186. Постоянно стесняясь и не смея вставить слово в напряженный разговор Бурлюка и Есенина, молодой человек, кстати, Морис был моложе Есенина на целых девять лет, запомнил эту встречу до деталей и позже рассказал о ней в своих воспоминаниях, получивших название «Встречи с Есениным».
Морис и Давид Давидович заранее условились о встрече в отеле на 34-й улице. Сразу же за новомодной крутящейся дверью посетитель попадал в просторный холл, из которого тянулся, словно уходящий в бесконечность, коридор, увеличивающийся благодаря эффекту зеркал, которые создавали иллюзию множества уходящих вглубь коридорчиков. Первый этаж был полностью отдан под небольшие конференц-залы и гостиные, в которых жильцы и гости отеля проводили свои деловые встречи. У лифта дежурил улыбчивый мальчик в нарядном мундирчике гостиничного служащего, в его обязанности входило доставить посетителей до нужного им этажа. Есенин и Дункан жили на третьем.
В номере, куда постучались Бурлюк и Мендельсон, кроме Сергея Александровича и занятой своими делами и не спешащей вмешиваться в разговор литераторов Дункан, находился новый переводчик Айседоры Ветлугин187. Должно быть, именно в этот день между поэтом и его дамой произошла очередная размолвка, во всяком случае, Сергей Александрович сразу же устроил своих посетителей таким образом, чтобы они сидели лицом к окнам и спинами к остальной комнате и входной двери. Сам же он поставил свое кресло перед ними, спиной к окнам. Есенин был раздражен, несколько раз в комнату вбегала и тут же выбегала Дункан, она лишь кивнула гостям, стараясь не смотреть в сторону Есенина.
Разговор не заладился с самого начала, как всегда предупредительный и вежливый Бурлюк приставал к Есенину с вопросами и предложениями, а тот скрепя зубами с трудом выдавливал из себя вежливые отказы. Было это приблизительно так:
– Вероятно, Сергей Александрович, вы хотели бы получше познакомиться с достопримечательностями Нью-Йорка? – вкрадчиво заглядывая в глаза Есенину, ворковал Бурлюк. – Что ж, это можно без труда устроить. Экскурсия по этому необыкновенному городу – дело очень хорошее. Как постоянный житель американского метрополиса я охотно взял бы на себя обязанности гида. Я был бы очень рад оказать такую пустяковую услугу приезжему русскому поэту.
Есенин пожимал плечами и, вяло улыбаясь, выдавливал:
– Нет.
После чего явно не понимающий причины отказа Давид Давидович кидался на амбразуру во второй раз, прося посетить их литературный кружок и возможно…
Есенин мрачнел все больше.
Мучительный диалог продолжался два часа, и все это время Есенин соблюдал холодную вежливость, благодарил и от всего отказывался, сквозь зубы прося не беспокоиться и не утруждать себя, а Бурлюк все не мог постичь причины такого к себе отношения. Если Есенин считал его белоэмигрантом, с которым не хотел иметь ничего общего, с какой стати он тогда согласился на эту встречу?
К концу второго часа общения терпение Есенина подошло к концу, он вскочил с кресла и срывающимся от возмущения голосом сообщил, что: «…никуда он здесь не хочет идти, ничего не намерен смотреть, вообще не интересуется в Америке решительно ничем»188.
Мы не знаем, что настолько испортило настроение Сергею Александровичу в тот день. Может, с супругой рассорился и мечтал уединиться с бутылочкой, а гости мешали, может, присутствие в доме Ветлугана достало. Это же надо – переводчик между мужем и женой, Эскалибур на новый лад! Или газетчики в очередной раз что-нибудь бестактное выдали. В любом случае, это был всего лишь эпизод. К примеру, совместное интервью Айседоры и Сергея Есенина для «Нью-Йорк геральд», в той части статьи, что отводилась Есенину, следующая информация:
«Молодой русский поражен панорамой небоскребов Манхэттена и сказал, что будет писать о них. Он говорит, что предпочитает сочинять стихи “о бродягах и попрошайках”, но он не похож на них. Он сказал также, что его обожают бандиты и попрошайки, собаки, коровы и другие домашние животные. В прессе его называли меланхоличным, но он, похоже, самый веселый большевик, который когда-либо пересекал Атлантику». Так что никакой затяжной депрессии, не повезло, должно быть, Бурлюку, Есенин же вполне нормально общался с прессой, время от времени зарабатывая вполне благожелательные отзывы в свой адрес. Да и Айседора щедро лила воду на мельницу своего обожаемого мужа.
Как обычно, Дункан давала ряд спектаклей в «Корнеги-Холл», билеты куда стоили недешево, и в свободное от работы в театре время показывала безденежные спектакли в очередном убогом клубе, без гримуборной с крошечной сценой. Тем не менее здесь Дункан по-настоящему ценили, устраивая долгие овации и прося повторить тот или иной танец на бис.
«А потом перебрались мы с Айседорой в Нью-Йорк, – делится впечатлениями от недавнего путешествия сам Сергей Александрович. – Америки я так и не успел увидеть. Остановились в отеле. Выхожу на улицу. Темно, тесно, неба почти не видать. Народ спешит куда-то, и никому до тебя дела нет – даже обидно. Я дальше соседнего угла и не ходил. Думаю – заблудишься тут к дьяволу, и кто тебя потом найдет?»189
Именно с Америкой Есенин связывал планы издания своих книг на английском, но усилия затрачивались, деньги таяли, а долгожданного сборника не было. Это особенно печалило еще и потому, что славу Есенина затмевала собой его знаменитая супруга. «Большинство американцев, если они и узнали из газет о приезде русского поэта, думали о нем лишь как о муже их соотечественницы. А сколько тягостного и даже оскорбительного было для Есенина в его тщетных попытках добиться издания его стихов на английском языке, в провале надежд на то, что наконец-то он предстанет перед американцами человеком творческим, а не просто молодым спутником Айседоры Дункан, неизвестно на что расходующим свои дни»190.
