Он поднялся с дивана и, отложив книгу, направился к двери.
— Кто? — спросил он по давней московской привычке, прежде чем щелкнуть замком.
Молчание.
Виктор пожал плечами и направился, было в гостиную, как снова раздалась трель.
Он быстро вернулся и распахнул дверь.
На пороге стояла Женевьева.
По одному ее взгляду Одинцов понял, что женщина выпила. В нем как будто был виден блеск глаз хищницы, приготовившейся к прыжку на жертву.
Они молча смотрели друг на друга.
— Что? Не ожидал? — первой заговорила француженка. — Долго я буду стоять на площадке?
— Проходи! — Виктор сделал шаг назад, посторонился, пропуская незваную гостью. В этот миг, почему-то нелепо вспомнился старый анекдот: в Москве из Татарстана получили жалобу-требование отменить поговорку: «Нежданный гость хуже татарина». Долго думали в Кремле и постановили: впредь говорить — «Нежданный гость лучше татарина!»
На улице только что прошел дождь, и по чистому паркету гостиной четко отпечатались следы женских туфель из крокодиловой кожи. Французы не снимают обувь, даже заходя в чужой дом.
Женевьева дошла до дивана и мягко опустилась на его кожаную поверхность. На ней была надета короткая черная юбка, тонкий модный свитер и, как всегда, черные, эротичные чулки от Cascharel.
— Ну-с, здравствуй, дорогой Виктор! — с иронией и привычным ударением на последней гласной имени Одинцова, произнесла гостья. — Я вижу, ты не очень рад моему визиту?
Одинцов молчал, разглядывая француженку.
«Как она узнала, что сегодня утром Симона улетела в Лондон? Иначе она вряд ли пришла сюда…»
Он взял стул, поставил его напротив дивана. Сел, раздвинув ноги и облокотившись локтями на спинку.
— Здравствуй, Женевьева! Признаюсь, не ожидал, что ты придешь прямо сюда… Ведь знаешь, что я живу не один.
— И я от себя не ожидала… — усмехнулась француженка, — но уж сильно соскучилась по тебе. Ведь ты так и не выполнил своего обещания…
— В последний день заключения? — уточнил Одинцов.
— Именно.
Женевьева внимательно разглядывала свой маникюр.
— Мы об этом уже говорили. К чему возвращаться, если я решил…
— Что ты решил? — перебила француженка. — Обычно решаю я! Это — мой жизненный принцип!
В темных оливках глаз собеседницы замелькали гневные искорки.
«Не хватало мне еще здесь скандала… — подумал мужчина, — но она, я чувствую, пришла не просто так..».
Женщина словно прочла его мысли.
— Да, я пришла сюда не только для того, чтобы посмотреть на тебя. Я знаю, что твоя подруга в Лондоне. Кстати, ты не боишься снова отпускать её одну?
Искры вылетали из глаз отвергнутой женщины, превращаясь в невидимые лезвия; они резали душу Виктора, кололи незаметными льдинками страха, боязни за Симону. Одновременно откуда-то снизу поднималась волна неприязни, и даже агрессии, кулаки мужчины непроизвольно сжались, на лице заходили желваки.
Он вспомнил ту историю, когда Симона после встречи с Леней Гельфандом оказалась в лондонском госпитале.
— Не боюсь. Она не маленькая девочка. И вот о чем я хотел спросить тебя давно. Но все случая не было.
— Спрашивай. Я отвечу на все твои вопросы.
— Это имеет смысл делать только в одном случае.
— В каком?
— Если ты честно ответишь на них.
— Естественно, я буду честна перед тобой. Принеси мне, пожалуйста, виски со льдом!
— А тебе не много ли будет алкоголя сегодня?
— В самый раз! Ты думаешь, я пьяная? — усмехнулась француженка. — Вовсе нет! И, кстати, приехала к тебе на своей машине…
— Ну, хорошо…
Виктор ушел на кухню, достал из бара «Чивас Регал», плеснул виски в бокал и добавил кусочек льда.
— Ну-с, о чем ты меня хотел спросить? — глаза Женевьевы уменьшились в ироничном прищуре. Она высоко закинула правую ногу на левое колено, обнажив ажурную вязь верха чулок. — Давай, выпьем за нашу неожиданную встречу! Что у тебя в бокале? Бордо?
— Да, ты угадала… — мужчина сделал пару глотков, встал со стула и подошел к гостье, почти касаясь коленями ее ног.
Пауза.
— Скажи мне, Женевьева, история с моими фотографиями в прессе накануне матча с Леконтом — твоя работа?
— Не совсем… — усмехнулась француженка.
— Как это понимать?
— Просто я честно ответила на этот вопрос.
— Так кто же меня…
— Люди из спецслужб. Они явно перестарались. К тому же, это не повлияло на твое настроение в матче с Патриком.
— И ты знала об этом?
— Конечно.
— Из каких источников?
— Из разных. В том числе из прессы. Ведь такие фокусы не делают кло-шары? Только спецслужбы и никто другой.
— Логично. Тогда ответь — с Симоной в Лондоне, — кто?
Женевьева молча допила виски, достала сигарету и выжидающе посмотрела на Виктора.
Тот, не двигаясь, стоял перед ней.
«Ждет, что сейчас побегу искать зажигалку… Перебьется!»
Женщина опустила руку в свою сумочку, и, пошарив там, достала дамский пистолет.
По лицу Одинцова пробежала тень.
Четко очерченные темно-бордовой помадой губы француженки скривились в пьяной ухмылке. Она медленно подняла руку с оружием, почти уперев ствол в живот Виктора, и тихо сказала:
— А вот эту твою Симону я бы лично…
И нажала на курок.
Раздался негромкий щелчок. Пламя вылетело из дула пистолета и коснулось кончиком светлой рубашки мужчины.
Одинцов инстинктивно отпрянул.
Женевьева наклонила голову и прикурила от своей зажигалки-обмана.
В голове мужчины мелькнула шальная мысль: «Выбить бы ей мозги…!?» Женщина вскинула голову и произнесла:
— Что? Неужели испугался? Храбрый рыцарь, претендент на мировую шахматную корону?… Пчм…
— Я тебя спросил. Ты не ответила! — жестко проговорил Одинцов.
— О Симоне то? Да, в Лондоне этот идиот Лёня Гельфанд чуть не отправил её к праотцам. Перестарался, однако! Видишь, к чему приводит неразделенная любовь? Он страстно желает её, она отвергает его ухаживания. Месть! Ты, Виктор, когда-нибудь в жизни чувствовал, как отвергают твою любовь?? Страстную, всепоглощающую!! Нет??
Одинцов молчал.
Француженка переменила положение ног и продолжила, глядя мимо Виктора:
— Тогда ты — счастливый человек, если не чувствовал такой боли! Такого унижения! Когда ты хочешь подарить весь свой мир лишь одному человеку на Земле, а — не можешь! Он отвергает твой бесценный подарок! Выбрасывает его, как ненужную вещь! Как старую куклу! Как обмусоленную тряпку! Твою любовь! Почему?? И ты задаешь себе миллион раз этот вопрос. Ты не можешь заснуть до утра, думая об этом! И тогда другая страсть постепенно захлестывает душу отвергнутого человека.
