– Отгоревав и сняв траур, теряешь желание ходить на кладбище.
Павел уделял много времени внукам. Антонин учился на третьем курсе медицинского факультета Карлова университета, был молчалив, зато умел слушать. Анна хотела стать журналисткой, писать для женских журналов, а Клара училась в лицее и пока не определилась с желаниями и планами. «Воскресший» загадочный дед с модняцким конским хвостиком на голове поразил их воображение, они засыпáли его вопросами, на которые у Павла не было ответов. Внучки жаждали знать, что сейчас носят в Париже, и он сетовал, что «молодое поколение думает только о дорогих шмотках, американских сериалах и вечеринках».
– Мы сражались, чтобы наши дети и внуки никогда не узнали ужаса эксплуатации человека человеком, а вы превратились в безмозглых потребителей.
– Мы сможем приехать к тебе в Париж? – спрашивали Анна и Клара.
Некоторый интерес к политике проявлял только Антонин. На каникулах он собирался вместе с лучшим другом объехать на мотоцикле Европу (они тратили все свободное время на ремонт старого «нортона»), чтобы посмотреть, как живут люди в разных странах. После окончания института Антонин решил уехать работать в Африку.
Возможно, в Танзанию.
Людвик хотел взять отпуск за свой счет, чтобы побыть с отцом, но работы в связи с ситуацией в стране было так много, что из этого ничего не вышло. Он с трудом выкраивал несколько часов в день на общение с Павлом и никак не мог понять, почему тот не хочет вернуться и жить на родине.
– Мне было очень непросто адаптироваться, но в конце концов я стал французом. Сам того не желая. Мои товарищи – русские и немцы, венгры и румыны – тоже «перевернули страницу». Время вспять не повернешь. Все мы будем приезжать повидаться с родными, но теперь наша родина – Франция.
Бóльшую часть времени Павел проводил с Йозефом. Они встречались в кафе на Ратушной площади, пили кофе, а потом бродили под руку по улицам. Ходил Павел не слишком бодро – несмотря на замену сустава, колено продолжало болеть. Врачи настоятельно рекомендовали ему похудеть, но раблезианский аппетит сводил все его усилия на нет. Он с завистью смотрел на сохранившего юношескую стройность друга и спрашивал с досадой в голосе:
– Нам обоим скоро стукнет восемьдесят, но тебе больше шестидесяти не дашь. Как так получается?
– Это семейное.
– Помнишь наше путешествие из Цюриха в Прагу? Мы сильно изменились с тех пор…
– Но всё еще живы.
– У тебя, случайно, нет знакомых среди издателей? Может, кто-нибудь захочет опубликовать мою книгу?
Павел и Йозеф старались не ворошить прошлое, чтобы не бередить старые раны, но иногда желание повспоминать брало верх над разумом, тем более что о некоторых вещах они могли говорить откровенно только друг с другом. Долгие годы эмиграции сделали Павла другим человеком, но политических взглядов он не изменил – остался коммунистом. Стопроцентным, твердолобым и несгибаемым. Людвик и Хелена предпочитали избегать разговоров на эту тему, Йозеф с улыбкой выслушивал разглагольствования друга. Павел заводился, повышал тон и не стеснялся обрывать тех, кто позволял себе усомниться в правильности его убеждений.
– Я коммунист. И не собираюсь менять веру.
– Ты на редкость незлопамятен для человека, который столько от них натерпелся, – заметил Людвик.
– Вы ни черта не поняли! Меня гнобили не коммунисты, а мерзавцы-ренегаты. Мы, истинные коммунисты, всегда сражались за равенство и справедливость и ненавидели произвол. Я всю жизнь верил в коммунистическую идею и не стану перевертышем на старости лет.
– Таких людей, как ты, больше не делают, папа.
– Эх вы, жалкие придурки, ликуете, что избавились от коммунизма, собираетесь строить развитой капитализм! Скоро узнаете, почем фунт лиха – и кто тогда вас защитит?
Павел пробыл в Праге двенадцать дней – ему не терпелось вернуться в Париж, к друзьям и шахматам. Слава богу, во Франции еще остались коммунисты. И немало. Он сказал, что обязательно приедет снова в будущем году, и пообещал заняться делами Йозефа.
– Не усердствуй. Я слишком стар. Это ничего не изменит.
Пять месяцев спустя, в мае 1990-го, Йозеф получил от Павла открытку с Эйфелевой башней, первую за все время после отъезда. На обороте он написал: «Я их нашел. Новости неважнецкие. Приезжать не стоит».
Решение Йозеф принял мгновенно. Он мог бы позвонить Павлу и узнать подробности, но вместо этого собрал чемодан и отправился на вокзал, решив ничего не говорить Хелене. Сидя в кресле в ожидании поезда, он передумал, зашел в телефонную кабину и набрал номер дочери. Хелена была, как обычно, очень занята: у нее только что закончилось одно собрание и вот-вот должно было начаться другое. Йозеф принялся объяснять, что едет на несколько дней в Париж, но она повесила трубку недослушав.
* * *
Париж не изменился. Разве что чуть-чуть. Пятьдесят два года назад, отправляясь работать в Алжир, Йозеф не думал, что когда-нибудь вернется в этот волшебный город. Если бы еще вчера кто-нибудь поинтересовался его намерениями, он был бы категоричен: «Я больше никогда не поеду во Францию!» В такси, по дороге к дому Павла, он любовался улицами, но хотел одного – как можно скорее покинуть Париж.
Павел намеревался пообедать со старым другом в ресторане – «Такого рагу ты больше нигде не попробуешь!» – поговорить по душам, сыграть партию в шахматы в Люксембургском саду. Ему не терпелось познакомить Йозефа со своими приятелями, русскими и венграми, – «Среди них есть настоящие чемпионы!» – но Йозеф отказался. Он приехал не ради развлечений и не захотел, чтобы Павел позвонил своему другу Игорю, таксисту на пенсии, который мог бы повозить их по Парижу бесплатно. В тот же день они отправились в Мо.
Дом престарелых располагался в усадьбе «Каштаны», окруженной кирпичной стеной. В этот теплый весенний день в парке было полно народу. Обитатели дома (многие выглядели намного моложе Павла и Йозефа) дышали воздухом, прогуливались, читали, разговаривали или просто сидели, любуясь природой. Сиделки помогали самым немощным сделать несколько шагов по дорожкам. Неделю назад Павел нанес визит директрисе и объяснил ей суть дела, так что Йозефа она приняла без промедлений, задала несколько вопросов о том, что связывает его с Кристиной, рассказала, что память пациентки пострадала безвозвратно, и попросила его следовать за ней.
– Я пойду один, – сказал Йозеф Павлу, и тот остался ждать в холле, в компании старушек, которым нечего было делать и некого ждать.
Палата Кристины находилась в самом конце коридора. Директриса постучала и открыла дверь, не дождавшись ответа. Йозеф вошел. Стены комнаты были оклеены бумажными обоями в желтый цветочек, обстановка выглядела скромно. На стуле у выходящего в парк окна сидела женщина. Директриса окликнула ее – «К вам пришли!» – но она не обернулась. Йозеф сразу узнал Кристину. Она располнела, но держалась очень прямо, лицо в обрамлении седых волос осталось гладким, так что никто не дал бы ей восьмидесяти лет. В руке Кристина держала овальную щетку. Йозеф подошел и положил ей руку на плечо. Она не повернула головы, он присел перед ней на корточки, надеясь дождаться хоть какой-нибудь реакции. Она долго вглядывалась в его лицо, а потом вдруг улыбнулась.
