— Надо найти дров, — сказал Генри, когда с бульоном было покончено, а радио выдало последние звуки заключительной мелодии. — Надо найти дров, иначе мы не протянем до утра.
— Олрайт, — согласился я. — У меня все равно застой.
— Нельзя изолироваться от мира, — горько произнес Генри, невольно соглашаясь с Лео. Изолироваться от мира было невозможно, но именно это мы и пытались сделать. У каждого из нас была мечта о великом произведении, которое вот-вот будет готово, и мы пытались спрятаться, скрыться от суровой зимы, чтобы достичь совершенной творческой концентрации. Но у нас ничего не вышло. Что-то постоянно проникало к нам — на этот раз проклятые холода. Избавиться от них можно было только с помощью огня, но у нас не было дров; следовательно, мы были вынуждены выбраться наружу.
Закутавшись в старые овечьи тулупы, натянув каракулевые шапки, как у торговцев елками, мы спустились на Хурнсгатан, чтобы отыскать контейнер с мусором. Таковой нашелся на улице Тавастгатан, где недавно снесли пару хибар. Там мы нашли отличные планки без гвоздей, пару остроконечных ригелей и прочую дребедень, которая казалась отличным топливом. Кроме того, Генри отыскал старый шапокляк, который ему вздумалось натянуть поверх каракулевой шапки.
Мы притащили дрова на Хурнсгатан, почти все поместилось в лифт. Старинная коробка потащилась вверх, этаж за этажом, а мы стояли, затаив дыхание. Однако, поднявшись на четвертый этаж, мы закричали от страха: сквозь решетку лифта на нас смотрело бледное безжизненное лицо. Свет озарял его, как луч прожектора в фильме ужасов.
Прямо под дверью лифта лежала юная женщина; мы с трудом открыли дверь, вышли на площадку и попытались привести ее в чувство. Безуспешно. Перевернув тело, мы констатировали, что это девушка лет двадцати. Вероятно, у нее имелись враги: глаз заплыл синим фингалом, из носа текла кровь.
— Дьявол! — простонал Генри. — Только этого нам не хватало. Что делать? Звонить в полицию?
— Конечно, — сказал я. — И ждать тридцать сутенеров и дружков, которые придут отблагодарить стукачей. Отличная идея, еще есть?
Мы сошлись во мнении, что девушку надо втащить в квартиру вместе с рейками, ригелями и прочим хламом. В прихожей мы устало вздохнули и опустились на стулья, чтобы получше рассмотреть находку.
— Интересно, кто она такая, — сказал Генри.
— Кто бы ни была, спит крепко.
Генри склонился над девушкой и принюхался, чтобы уловить запах спирта, но алкоголем не пахло.
— Другие штучки, — констатировал он.
— Отнесем в наркологическую клинику?
— Я такое не первый раз вижу, — возразил Генри. — Скоро она очнется. Надо только вымыть ее.
— Жалко, что Лео нет дома. Он, наверное, знает, что надо делать.
Не знаю, что на нас нашло: той зимой мы не были образцовыми джентльменами, но в тот вечер нас охватило какое-то безумие милосердия, самаритянское наваждение масленого вторника. Мы и опомниться не успели, как принялись раздевать избитую девушку, чтобы погрузить ее в ванну, полную горячей воды. Генри совсем раздобрился и добавил ароматических масел и пены для ванн.
— Не… не надо, не надо… — простонала девушка, которая очнулась, пока мы несли ее худое тело в ванную. — Не надо больше… оставьте в покое…
Генри спокойно объяснял, что мы не причиним ей вреда, но та ничего не понимала, не воспринимала слов. Она была в стадии эмбриона и реагировала только на физическое воздействие. Когда мы бережно опустили ее тело в теплую воду, она перестала сопротивляться, и ее изуродованное лицо приняло почти умиротворенное выражение.
От смущения мы были немного неуклюжи, не зная, следует ли усердствовать. Опыта в подобных делах у нас не было. Генри массировал ступни девушки любовно, как свои собственные: он утверждал, что настоящие профессионалы исцеляют от самых разных болезней, работая над одними лишь ступнями. Но в его случае причина особого интереса к ступням заключалась в нежелании иметь дело с тем, что скрывалось под пеной. Я же омывал подбитый глаз.
Девушка не проснулась, даже когда мы растерли ее полотенцем и уложили на новые, упругие простыни в комнате для гостей.
— Она не в себе, — констатировал Генри. — Черт, нехорошо. Это какое-то предостережение. Скоро случится что-то нехорошее. Я чую. На этот раз у меня не просто ревматизм.
Я редко серьезно относился к его причитаниям о ревматизме, гороскопах и оккультных знаках, но в тот вечер, глядя на изуродованное, пусть и умиротворенное лицо, украшенное, словно медалью, большим фингалом, я не мог избавиться от тайной тревоги. Генри говорил таким пророческим тоном, что я был готов поддаться и увидеть в происходящем знак того, что этой зимой что-то случится. Девушка казалась мне черным ангелом, посланницей свыше.
— Надо присмотреть за ней ночью, — сказал Генри. — Я зажгу свечу — красивую длинную свечу — и буду сидеть с ней.
— Да, так будет лучше, — согласился я. — Если проснется, подумает, что уже умерла.
— Я почитаю ей Библию, — продолжил Генри — напыщенно, как лицемерный капеллан.
— Библию?! — удивился я. — С чего тебе вдруг читать Библию? Лучше сразу вызови Имсена[66]или Моле![67]
— Не будь таким поверхностным, Эстергрен. Я буду читать этой юной девушке о милости Божией. Молодежь нуждается в милости, как и все мы. Я отслужу мессу для монахини.
— Ладно, — сдался я. — Умываю руки. Сменю тебя в два пополуночи.
Было уже темно, и мы договорились о расписании ночных дежурств, после чего я улегся спать в пижаме, носках и ночном колпаке, так как явно простудил уши. Прочитав несколько бодрых строк из Сервантеса, я задумался об Испании, но руки над одеялом вскоре замерзли, и я решил спать.
Будильник зазвонил около двух ночи; для подъема требовалось недюжинное мужество — окна снова покрылись инеем с внутренней стороны; не хочу показаться хвастуном, но это недюжинное мужество я в себе нашел. Быстро натянув одежду и помахав руками, чтобы согреться, я прокрался к комнате для гостей и заглянул внутрь. Генри-капеллан дремал на стуле при свете длинной свечи, а в печке тлели угли. Генри держал девушку за руку, словно пытался гадать ей по ладони в темноте.
У ног Генри лежала книга со сказками Андерсена. Вместо Библии и мессы для монахини Генри читал ей сказки — как больной дочери, которой не спится. Наверное, он выбрал «Девочку со спичками» — Генри был так неисправимо сентиментален! Спящая гостья, разумеется, не услышала ни слова.
Генри проснулся от того, что я слегка похлопал его по плечу, пробормотал что-то невнятное и, как зомби, отправился в свою комнату. Ночь протекала без катаклизмов. Холодный рассвет масленичной среды брезжил над Стокгольмом, девушка крепко спала. Ее дыхание становилось все ровнее.
