Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Анна оторвала взгляд от исписанной бумаги.
— Извините, я вас потревожил. — Голову наклонил — как отец. — Война.
— Война? — Анна глядела сонно, тоскливо, непонимающе. — Какая война? Война идет, она везде…
— У нас война.
Углы губ приподнялись, как у Моны Лизы Леонардовой, в Лувре.
— Гитлер напал на Россию. Сегодня ночью.
Кованая змея крепко обнимала загорелую руку.
Анна хотела положить ручку, а вместо этого уронила, ручка катилась со стола на пол, чернила пятнали лист, ручка падала, пачкая Аннину юбку, а она все смотрела, смотрела на свою ручную змею.
«Мое время умерло. Мой век мертв. Если моя Россия мертва — что делать еще на земле?»
Теплая, душная июньская ночь. Париж спит и не спит. Париж — город ночи; жизнь ночью в Париже соблазнительней, ярче, чем днем. Умерло то время, когда она, девочкой, ходила вместе с матерью по ночному Парижу; по ночному Лондону; по ночному Риму. Европа была другая; и она была другая. И поезда были другие; и кофе в кофейнях; и камни мостовых. Мир переродился. Мир умер и родился вновь, а ей не повезло побыть его повивальной бабкой.
И детей она больше не родит. Стара.
Все, отзвонил колокол.
Из окна ее жалкой квартирки, в страшной, занебесной дали, видна страшная башня Эйфеля. Железные ребра. Стальные кости. Сколько самоубийц забиралось наверх — и кидалось вниз, в сладкие объятья небытия. Зачем — жить? Зачем — быть, если кончено все?
Говорят, французы объединяются в тайные общества, чтобы противиться оккупации. Молодцы. А что творится сейчас в России? Разбомбили Киев. Минск в руинах. Германцы идут на Москву. Аля! Сема! Хоть бы письмо… хоть строчка.
«Они отступают, солдаты отступают. И будут отступать».
Лист бумаги. Чистый лист. Чистый, как снежное поле. Белое поле. Метель. Простор. Лед. Звездное небо, прогал черноты, острые иглы посмертного света. Большинство звезд, на которые мы смотрим ночами, — мертвы. Свет от них еще идет, а они — погасли.
Ты слишком хорошо думаешь о себе. Слишком любишь себя. Будь проще и суровей. Вот чистый лист. Вот ручка. Запиши, что надо. Пиши.
И она писала. Послушно, как гимназистка — диктант.
«Как назову? В последний раз танцую с тобой, любимый. Любимый?!»
Нет. Не Семен. И никто из всех других.
Лицо Игоря Конева из мрака склонилось над ней.
Его сильные руки вели, вели ее — в последнем, страшном танго.
Последний танец над мертвым веком
Я счастливая. Я танцую с тобой.
Ты слышишь, ноги мои легки.
Я танцую с тобой над своей судьбой.
Над девчонкой войны — ей велики
Ее валенки, серые утюги.
Над теплушкой, где лишь селедка в зубах
У людей, утрамбованных так: ни зги,
ни дыханья, а лишь — зловонье и прах.
Над набатом: а колокол спит на дне!.. —
а речонка — лед черный — на северах…
Я танцую с тобой, а ступни — в огне.
Ну и пусть горят! Побеждаю страх.
Мы над веком танцуем: бешеный, он
истекал слюной… навострял клыки…
А на нежной груди моей — медальон.
Там его портрет — не моей руки.
Мне его, мой век, не изобразить.
Мне над ним — с тобою — протан-цевать:
Захрипеть: успеть!.. Занедужить: пить…
Процедить над телом отца:…твою мать…
Поворот. Поворот. Еще поворот.
Еще па. Фуэте. Еще антраша.
Я танцую с тобой — взгляд во взгляд, рот в рот,
как дыханье посмертное — не-ды-ша.
Так утопленнику дышат, на ребра давя,
их ломая — в губы — о зубы — стук.
Подарили мне жизнь — я ее отдала
в танцевальный круг, в окольцовье рук.
Мы танцуем над веком, где было все —
от распятья и впрямь, и наоборот,
Где катилось железное колесо
по костям — по грудям — по глазам — вперед.
Где сердца лишь кричали: Боже, храни
Ты царя!.. — а глотки: Да здрав-ству-ет
Комиссар!.. — где жгли животы огни,
где огни плевали смертям вослед.
О, чудовищный танец!.. вихрись, кружись.
Унесемся далеко. В поля. В снега.
Вот она какая жалкая, жизнь:
малой птахой — в твоем кулаке — рука —
Воробьенком, голубкой…
…Голубка, да. Пролетела над веком — в синь-небесах!.. —
Пока хрусь — под чугун-сапогом — слюда
наста-грязи-льда — как стекло в часах…
Мы танцуем, любовь!.. — а железный бал
сколько тел-литавр, сколько скрипок-дыб,
Сколько лбов, о землю, молясь, избивал
барабанами кож, ударял под дых!
Нету времени гаже. Жесточе — нет.
Так зачем эта музыка так хороша?!
Я танцую с тобой — на весь горький свет,
и горит лицо, и поет душа!
За лопатками крылья — вразмах, вразлет!
Все я смерти жизнью своей искуплю —
Потому что в любви никто не умрет,
потому что я в танце тебя люблю!
В бедном танце последнем, что век сыграл
на ребрастых арфах, рожках костяных,
На тимпанах и систрах, сестрах цимбал,
на тулупах, зипунчиках меховых!
На ребячьих, голодных, диких зрачках —
о, давай мы хлеба станцуем им!.. —
На рисованных кистью слезы — щеках матерей,
чьи сыны — только прах и дым…
На дощатых лопатках бараков, крыш,
где за стенами — стоны, где медью — смех,
Где петлей — кураж, где молитвой — мышь,
где грудастая водка — одна на всех!
Ах, у Господа были любимчики все
в нашем веке — в лачуге ли, во дворце…
А остались — спицами в колесе,
а остались — бисером на лице!
Потом-бисером Двух Танцующих, Двух,
колесом кружащихся над землей…
И над Временем… дымом кружится Дух…
Только я живая! И ты — живой!
Только мы — живые — над тьмой смертей,
над гудящей черной стеной огня…
Так кружи, любимый, меня быстрей,
прямо в гордое небо неси меня!
В это небо большое, где будем лететь
Все мы, все мы, когда оборвется звук………………………….
Остановилась на миг. Перо черкало по бумаге линии, стрелы. Перо летело дальше, во тьму, в пустоту.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
