День она все же продержится — Мадлен в этом не сомневалась, — хотя и обгорит. А ночь вольет в нее силы, и она, возможно, как-нибудь доберется до скал, чтобы найти там прибежище. Если этого не случится, к полудню нового дня ее просто не станет. Солнце превратит ее в мумию, и она тихо умрет. Истинной смертью, бесповоротной, уже не сулящей надежды на возрождение… Но как же не хочется умирать!
От этой печальной мысли Мадлен захотелось плакать. Она с большой радостью разрыдалась бы, если бы могла. Приходилось искать утешение в том, что слезы, как кислота, вмиг разъели бы ее опаленную кожу. Там, вероятно, уже вздуваются пузыри. На щеках, на запястьях… И губы, наверное, потрескались, как египетская земля. Страшно ими пошевелить, чтобы проверить, может ли она издать хоть какой-либо звук.
«Наберись терпения, — внушала себе Мадлен. — Кто-нибудь обязательно сюда явится». «Явится, — возразил внутренний голос, — но лишь тот, кто в тебя стрелял. Он единственный знает, где ты лежишь, и с вечерней прохладой, возможно, вздумает проверить, не жива ли мишень. А на то, что Троубриджу удалось ускакать, даже и не надейся».
Три стервятника, свалившиеся с неба, подступили бочком к околевшей кобыле. Их крики привлекли других пернатых любителей мертвечины, и те, лениво снижаясь, стали приглядываться к Мадлен.
Но она по-прежнему пребывала в сознании, и в голове ее роились разные мысли. «А что, если это не Бондиле?» — спрашивала она себя. Кто-то другой, например. Из тех, что тоже ее недолюбливают. С той стороны, где лежала кобыла, донеслось что-то вроде омерзительного покашливания. Эти звуки издавали пирующие стервятники, но Мадлен решительно приказала себе игнорировать их. Если это все-таки Бондиле, то проделал он все не своими руками. Скорее всего, послал Гибера. Или Сути, считавшего ее воплощением зла. «Воплощением зла…» — мысленно повторила она, стараясь отвлечься от боли, растекшейся по всему телу. А, собственно говоря, почему? Лишь потому, что она не разделяет его суеверий?
Возле кобылы приземлилась еще пара стервятников, между птицами затеялась перебранка. Пронзительные крики и возмущенный клекот взбудоражили тишину.
Разлука с Сен-Жерменом — вот самое худшее, что несет в себе смерть. Хотя им теперь и не доводилось подолгу общаться, одно сознание, что он где-то есть, пробуждало в ней радость. Мадлен вспоминала пронзительный взгляд темных глаз, очаровавших ее с первой минуты знакомства. В них теплились сострадание, доброта и любовь. Как коротка все же была их любовная связь, но как много она ей дала. А когда Мадлен стала жить его жизнью, ее тяга к нему лишь возросла, хотя они и потеряли возможность дарить друг другу блаженство. Теперь ее слуха никогда не коснется чуть глуховатый знакомый голос, ей никогда вновь не увидеть, как он улыбается, отвечая на ее многочисленные вопросы, и как удивительно при том озаряются черты дорогого лица.
И тайны храмов Луксора и Фив останутся нераскрытыми… что совсем уж обидно! Мадлен захотелось выкрикнуть что-нибудь протестующе-гневное, но на это не было сил. Она ведь только-только соприкоснулась с чем-то по-настоящему значимым. Сколько чаяний, сколько надежд, сколько смелых гипотез! Все пойдет прахом! Разве в этом есть хоть какая-нибудь справедливость? И хоть какой-нибудь смысл?
Никогда больше она не увидится с Фальке, не приляжет возле него, не положит голову на его грудь, чувствуя, как он дышит во сне. Он был совсем рядом, на том берегу Нила, и от этой мысли делалось еще хуже. Как сладостно было его обнимать, задыхаясь от нетерпения. Никогда больше ей не пробудить в нем желания, не целовать его губ. Боль, внезапно ее пронзившая, имела совсем иную природу, чем муки, которые причиняла обгоревшая кожа.
Рядом опустился стервятник — она поняла это по шелесту крыльев и резкому запаху падали. Птица разочарованно крикнула, увидев что пожива еще дышит, и опять взмыла в небо.
Полностью отрешиться от зноя, от боли, от солнца было практически невозможно, но отогнать от себя черные думы все-таки следовало, и как можно скорей. Отчаяние выматывает. Если ему поддаться, к вечеру превратишься в дрожащую размазню. И тогда даже ночью не сможешь сдвинуться с места, упустив свой единственный шанс. Мадлен решила обратиться мыслями к прошлому. Итак, родилась она сто три года назад, а с момента перерождения прошло восемьдесят четыре года. За это время она постигла и повидала многое, но не настолько, чтобы без сожаления встретить реальную смерть. Смерть. Опять смерть. Нет, экскурс в прошлое себя не оправдывал. Мадлен мысленно выбранилась. Самым лучшим сейчас было бы задремать, но разве можно уснуть на раскаленной добела сковородке?
Вдали послышался шум.
Мадлен напрягла слух, пытаясь определить, откуда доносятся звуки, похожие на скрип гравия под ногами. Кто идет в ее сторону? Неужели убийца, решивший ее добить?
Вот снова что-то скрипнуло, стукнуло, всполошив стервятников. На этот раз Мадлен поняла, что шум доносится с юго-востока. Там, за скалами, вроде бы должна проводить раскопки группа недавно прибывших в Египет британцев. В начале прогулки Троубридж говорил ей что-то о них.
Троубридж. Страх за него сковал все ее существо. Страх и раскаяние, ведь повинна во всем с ним случившемся она, и только она.
Мадлен попыталась повернуть голову и замычала от боли, пронзившей лицо и шею. Она прикусила губу, но лишь увеличила муку.
Топот копыт. Это топот копыт.
Кто-то ищет ее. В душе Мадлен вспыхнул ужас. Искать ее может лишь враг. Но об этом не стоило беспокоиться. Убийца найдет свою жертву. Тут от нее ничего не зависит, так что эту версию можно было выкинуть из головы. Хуже, если мимо едет какой-нибудь изыскатель, производящий разведку окрестностей. Он ведь может так и уехать. Падаль есть падаль — зачем к ней подъезжать?
Фальке увидел тушу кобылы, которую рвали стервятники, и сердце его бешено заколотилось. Ударами каблуков он подбодрил осла и прищурился. Отблески желтых камней слепили глаза.
Мадлен не могла ни кричать, ни двигаться, но ей нужно было подать проезжающему хоть какой-нибудь знак. Под левой рукой лежал камень, он впивался в ладонь с момента ее падения с лошади. Она сжала пальцы, и на костяшках тут же полопались волдыри. Пришлось замереть и отдышаться, выжидая, когда боль уйдет.
— Мадлен! — прокричал Фальке, понимая, что если та его и услышит, то вряд ли сможет ответить. — Где ты, Мадлен?
Если обхватить камень было мучением, то попытка поднять его чуть не лишила ее сознания. Но Мадлен сделала это и, собрав последние силы, постаралась швырнуть обломок как можно дальше. Однако тот упал возле ног.
Поначалу Фальке решил, что странный звук произвели насыщающиеся стервятники, но потом понял, что смотрит не в ту сторону, и, приставив руку ко лбу, повернулся к другой части каньона. Впервые с той минуты, как маленький караван двинулся в путь, он вдруг осознал, что поиск может дать результат. Его крик, когда он заметил лежащую недвижно фигурку, сотряс скалы и вспугнул стервятников. Те взмыли в небо, а ослы протестующе завопили.
Голос Фальке! Мадлен решила, что он ей мерещится. Как может Фальке здесь оказаться?
