«платоническому анализу» подвергаются такие понятия, как «рисунок», «живопись», «рама». По ходу статьи показана разница «определений» по Сократу, по Платону, по Аристотелю. Во всех диалогах Платона тип анализа один и тот же, «диэресис». Сократу приписывается изобретение определения понятия «через род и видовое отличие». Аристотелевский подход к определению понятий выходит далеко за пределы формальной логики, по факту им же и созданной.
Слово и знак в философии Аристотеля
В статье предпринимается попытка выявить оригинальные идеи Аристотеля в отношении языка и знаков. Анализ показывает, что Аристотель не относит слова к знакам. Можно сказать, что Аристотель под «словом» понимает заглавие рассказов о вещи. Получается так, что слово не только объединяет множество рассказов под видом общего имени, но и предполагает силлогизмы из самого себя, из «логоса». Слово, внутри которого нет других слов (рассказов), не является словом. В отношении знака позиция Аристотеля тоже оригинальна: он исключает из числа знаков всё, что только можно исключить: изображения, слова, сигналы, указатели, шифры, приметы. Понятие знака определяется Аристотелем либо в отношении памяти, либо в отношении умозаключения. Связь слова и знака в том, что слово помечено «знаком для памяти» (имя) и способно быть «знаком для умозаключения» (как термин силлогизма). Аристотель выводит слово за пределы устной и письменной речи, но сближает с изобразительностью и визуальностью.
Трактат Аристотеля «Категории»: слово и знак
Трактат Аристотеля «Категории» в истории философии имеет плохую репутацию: его либо отказываются понимать, либо пытаются сделать переложение под тот или иной «изм». В статье предпринят другой подход: в «Категориях» есть ключевое слово, которое веками остаётся без внимания. Это слово «сказанное», которое не следует понимать буквально, будто кто-то чего-то сказал. Категории относятся к «сказанному», но не человеком и даже не языком. Вещи «сказываются» сами собой; человек в своём языке выступает лишь переводчиком с «языка вещей» на «язык людей». Животные, соответственно, «язык вещей» переводят на свой «язык зверей». В философии Аристотеля «метафизика» исходит из понимания того, что вещь всегда в слове, а слово-в-вещи. Это не смешение по недомыслию слов и вещей, а иное понимание «метафизики», включая вопросы философии языка.
Переход Сенеки от Платона к Аристотелю: проблема вкуса и совести
В истории философии Сенека известен в качестве представителя стоиков и «академиков», последователей Платона. Но есть один случай, когда Сенека не только расходиться в своём мнении со взглядами Платона, но резко критикует самого Платона. Это вопрос о соотношении блага и чести. «Благо» у Платона в иерархии идей занимает высший уровень: всё из Блага. Сенека, столкнувшись с проблемой воспитания Нерона, приходит к выводу, что без чести идея блага перестает быть благом. Понятие чести в форме «прекрасного поступка» служило основой в этике Аристотеля. В итоге Сенека путем соотношения понятий благо (Платон) и честь (Аристотель) вводит в философию новое понятие: «совесть». Совесть в понятии Сенеки как единство чести и блага однозначна для всего человечества, но существует не во всяком обществе. Совести в обществе нет тогда, когда либо нет норм поведения, либо их больше одной. В этом смысле совесть есть такая норма поведения, которая одна на всё человечество – подобно «прекрасному поступку» из этики Аристотеля. Аристотель вполне отдает себе отчет в том, что понятие «честь» есть понятие сословное, но это не исключает заимствования другими сословиями, вплоть до домашних слуг. Честь возникает только в одном сословии, но заимствоваться может всеми остальными. Точно так же совесть у Сенеки. У Аристотель «честь» и «прекрасный поступок» существуют друг через друга, поэтому при переходе к эстетике возникает связь совести и хорошего вкуса. Хороший вкус столь же определён, как и совесть. Хороший вкус восходит к абсолютности совести, приобретая тем самым безотносительный характер.
Апология гегелевской диссертации «Об орбитах планет»
Гегелевская диссертация «Об орбитах планет» обычно рассматривается либо как неудачная попытка умозрительного философа сказать свое слово в астрономии, либо как малозначительные подготовительные материалы к будущей «философии природы». Однако, диссертация Гегеля совсем не об астрономии и не совсем о философии природы; она о возможной в будущем «большой физике», основанной на иных принципах, чем традиционная европейская наука. Под предлогом критики ньютоновской «силы всемирного тяготения» Гегель прокладывает путь к «философии духа», ближайшим итогом которого оказались «Феноменология духа» и «Наука логики».
В качестве объекта критики для своей диссертации Г. Гегель избрал трактат И. Ньютона «Математические начала натуральной философии». С точки зрения Гегеля, И. Ньютон не мыслит физически; он всецело поглощён вычислениями в физике. Отсутствие собственно «физического мышления» в физике и замена его математическим мышлением (на примере И. Ньютона) стало предметом диссертации Г. Гегеля «Об орбитах планет». Посыл гегелевских рассуждений сводится к тому, что при переходе от физики на Земле к физике в космических масштабах феноменология физических явлений будет иной. В частности, орбиты планет могут иметь совершенно иную феноменологию, чем это представляется астрономам на основе «карт звёздного неба».
Язык и проблемы спекулятивности в философии Гегеля
В статье «спекулятивность» рассматривается как главная характеристика философии Гегеля, её предмета и метода, причем трактовка «спекулятивности» осуществляется с позиции «хорошего вкуса», а не с позиции, к примеру, «диалектики». При «хорошем вкусе» история стремится к поэзии; формальной логике-в-словах противопоставляется логика-в-музыке, логика-в-танце, логика-в-любви, – в результате чего логика эстетической феноменологии приводит к «диалектике» в гегелевском категориальном исчислении. Трактат «Наука логики» следует воспринимать как логическое тестирование реальности с позиций «хорошего вкуса».
Анти-лингвистика М. Хайдеггера: путь Аристотеля
В основу статьи положен известный тезис о том, что язык невозможно понять из языка. Однако, предпринимаемые меры понимания языка через семиотику и социальные отношения надо признать совершенно недостаточными. В качестве исходного начала выхода философии языка за пределы языка следует принять факт избыточной сложности языка для целей межчеловеческого общения, особенно в сопоставлении с фактом избыточной сексуальности человека. Хайдеггеровские призывы понимать язык через поэзию, а в поэзии усматривать интенциональность богов, следует развить до онтологии богов, по отношению к которой онтология языка окажется вторичной. Этнографические материалы по трансовым ритуалам первобытной культуры и современные исследования «измененных состояний сознания» явно способствуют новейшим исследованиям на «пути к языку».
«Время и бытие» М. Хайдеггера: читаем вместе с Сократом
В эссе опровергается мысль М. Хайдеггера о том, что его будут понимать лет через двести. Тексты Хайдеггера достаточно однообразны по стилю; при этом их отличает глубокая укоренённость в малоизвестных тонкостях аристотелевской мысли, с одной стороны, и забота о состоянии современной науки, с другой стороны. Хайдеггер намеренно соединяет в себе культуру античного философского мышления с эрудицией филологических и физико-математических наук, что порой требует от читателя доли иронии при наличии собственных компетенций. В статье
