лучшим образом сказывается на торговле.
Утром приговоренные, все мужчины, были доставлены на повозке в Тайберн. Кандалы с узников сняли еще в тюрьме, и тогда же палач пожал руку каждому преступнику. Делалось это вовсе не из вежливости: так палачу удобнее было определить рост человека и рассчитать, какой длины веревка потребуется.
Я смотрел на повозку издали, но ближе подходить не стал. Некоторые заключенные облачились в лучшие воскресные камзолы, кое-кого сопровождали родные и друзья. Но проститься с Милкотом не пришел никто, и он был одет в те же грязные вещи, что и на прошлой неделе, единственным отличием было отсутствие шляпы и парика. Милкот стоял в стороне от остальных, держась за борт повозки. Однако его осанка оставалась прямой, а лицо невозмутимым. Милкот шел на смерть, как подобает солдату.
Процессия медленно преодолела Сноухилл и перешла через мост Холборн. Возле церкви Святого Эгидия в Полях телега остановилась, и всем приговоренным дали по кварте эля, чтобы облегчить их переход в мир иной. Свою порцию Милкот вылил на землю, чем вызвал шумное негодование толпы.
В Тайберне преступников ждало Тройное дерево, представлявшее собой три столба, поддерживавших горизонтальный деревянный треугольник, на котором с легкостью можно было вздернуть больше дюжины приговоренных одновременно. Обогнав процессию, я протолкался к подножию эшафота, где палач проверял веревки и перешучивался с женщинами в толпе. При виде моего ордера с королевской подписью он тут же застыл.
Я отвел палача в сторону.
– Насколько мне известно, сегодня вам предстоит казнить человека по фамилии Милкот?
– Верно. – Палач сплюнул на землю. – Содомита и душегуба.
– За какую сумму вы согласны исполнить свою работу так, чтобы он долго не мучился?
Палач оглядел меня с головы до ног.
– Публика останется недовольна. Такому, как он, легкой смерти никто не желает.
– Сколько?
– За десять шиллингов, сэр, я потяну его за ноги и сломаю шею. Но сначала пускай попляшет на веревке минуту-другую.
Я постучал пальцем по ордеру.
– Сломаете ему шею сразу же, как только вздернете, – получите фунт золотом. Десять шиллингов сейчас и еще десять потом.
Мы ударили по рукам, а когда повозка подъехала к эшафоту, я скрылся в толпе. Приговоренным накидывали петли на шеи прямо в телеге, их казнили по три человека зараз. Некоторые использовали свое право обратиться к толпе, другие молились Творцу. Но Милкот молчал. Стоя, как на параде, он глядел вверх, на небо. Я не мог не восхититься его мужеством.
Когда речи были произнесены, приговоренным завязывали глаза. Лошадь вели вперед, к эшафоту. Палач надевал удавки на шеи преступников. Потом лошадь вместе с телегой отходила от эшафота, а приговоренные оставались болтаться в воздухе, брыкая ногами и опорожняя мочевые пузыри.
Милкот оказался во второй группе. Перед тем как ему на глаза надели повязку, он поднял голову. Его глаза пробежали по толпе, как будто высматривая лицо друга. Когда Милкот взглянул в мою сторону, я вскинул руку, и он кивнул: надеюсь, мой былой приятель разглядел меня и понял, что он не один. Милкот оказал Кэт услугу, хотя, возможно, она не заслужила подобной доброты. Однако я уважал Милкота за этот поступок.
Когда всем троим завязали глаза, палач подал знак, и его подручный стал уводить лошадь с телегой от эшафота. Внезапно повисла тишина, словно весь мир затаил дыхание. А потом тела троих казненных заплясали в воздухе.
Тут палач шагнул вперед, огромными ручищами обхватил лодыжки Милкота и резко дернул. На этом все было кончено.
Расплатившись с палачом, я медленно направился в сторону Генриетта-стрит, собираясь рассказать Кэт и о казни, и о своем вмешательстве. Одному Богу известно, на что я рассчитывал в ответ. Похвалы от Кэт уж точно ждать не приходилось. Но пусть эта девушка знает, что я воздал должное лучшим качествам Милкота так же, как и она, хотя для того, чтобы их оценить, у Кэт были свои причины.
По пути я обдумывал еще один вопрос, уже три дня мучивший меня, как незаживающая гнойная рана. Ножны шпаги Клеменса Хорна и впрямь не высохли. Кэт было известно, что они побывали в колодце. Но только Милкот, Горс и я знали об этом. Я не рассказывал Кэт подробностей, а от Милкота или Горса она об этой детали узнать не могла.
Мэтью Горс, утверждавший, будто заметил тело Олдерли в колодце в понедельник утром, не смог бы разглядеть утопленника, если бы не спустил в шахту фонарь. Милкот сказал мне, что Олдерли велел ему заманить Кэт в павильон в субботу вечером. Однако, по словам Милкота, распоряжения Олдерли он не исполнил и вместо этого сбросил Эдварда в колодец, чтобы раз и навсегда избавиться от шантажа.
Тогда откуда же Кэт знала, что ножны намокли от колодезной воды? И почему она была так уверена, что в тот вечер из своих многочисленных шпаг ее кузен выбрал именно эту, работы Клеменса Хорна?
Но что, если?.. Допустим, Милкот мне солгал.
Предположим, в субботу, во второй половине дня, после разговора со мной в кружевной лавке на Новой бирже Кэт отправилась в павильон. «До встречи с нашими клиентами осталось меньше часа, – сказала она, убегая. – Мне пора». Возможно, клиентом, о котором шла речь, был Милкот? Значит, Кэт вошла в павильон, ожидая найти там Милкота, но вместо секретаря лорда Кларендона ее подкарауливал Олдерли?
А несколькими минутами ранее во время нашей беседы Кэт сказала: «Когда-нибудь я убью своего кузена».
Как еще объяснить расхождения, связанные с ножнами шпаги работы Клеменса Хорна? В теории схватка между Кэт и ее кузеном заведомо неравная: дюжий мужчина со шпагой против безоружной девушки, застигнутой врасплох. Но Кэт не робкого десятка, к тому же я только что предупредил ее о коварных планах кузена, а значит, ее положение было далеко не так безнадежно, как может показаться. А затем в тот же вечер, задолго до того, как о смерти Олдерли стало известно, Кэт покинула Лондон, хотя на Новой бирже решительно заявляла, что не станет убегать от кузена. Но возможное обвинение в убийстве – совсем другое дело.
Допустим, Милкот вернулся в павильон и обнаружил, что Кэт и след простыл, а в колодце плавает тело Олдерли. Даже пожелай он разоблачить девушку, Милкот никак не мог обвинить ее в убийстве, умолчав о собственном участии в этой истории. Ну а все остальное, включая финальный акт трагедии, закономерно проистекало из принятых Милкотом решений: когда терять ему стало больше нечего, он взял вину за смерть Олдерли на себя. Шантаж Эдварда Олдерли превратил Милкота в
