в то время казалось довольно радикальным для общественности, которая не знала, что это всего лишь около 10 процентов от общей численности советских вооруженных сил. Более того, это был довольно запоздалый шаг с точки зрения консолидации советской экономики, и он не был лишен непоследовательности. Сокращение численности вооруженных сил отнюдь не означало снижения военных расходов со стороны советского руководства. Напротив: как бы это ни казалось удивительным, летом 1988 года московские руководители намеревались увеличить оборонный бюджет на 43 %, в том числе за счет государственных резервов.⁶ Надвигающаяся программа всесторонней модернизации НАТО загнала Советы, которые по-прежнему стремились во что бы то ни стало сохранить стратегический паритет, в ловушку, из которой единственным выходом было провести неизбежное сокращение одновременно с ускоренной модернизацией Советской Армии или сразу после нее, что потребовало бы чрезвычайно больших краткосрочных затрат. Вполне вероятно, что именно этот вызов (или неспособность ответить на него), а не американская программа SDI "Звездные войны" в конечном итоге поставили Советский Союз на колени в гонке вооружений и тем самым привели к падению самой коммунистической системы.
Одним из наиболее примечательных результатов горбачевских реформ, несомненно, стало внедрение прагматичного подхода к формированию политики и уменьшение акцента на коммунистической идеологии как во внешней, так и во внутренней политике. Несмотря на эти стратегические изменения, почти ничего не было достигнуто в области, которая могла бы сравниться с тем, что могло бы принести Советскому Союзу наибольшую прибыль при наименьших инвестициях: сокращение имперской периферии. Горбачев был готов заменить советскую экспансионистскую политику, основанную на поддержке "освободительных движений" в третьем мире, на более современную стратегию экспорта революции через привлекательность новой социалистической модели, которая, как он надеялся, за это время была реформирована и стала функциональной. Однако из-за сопротивления консервативных членов руководства и необходимости учитывать престиж Советского Союза как мировой сверхдержавы до 1988 года было предпринято очень мало конкретных шагов в этом направлении. Хотя в начале того года начался вывод войск из Афганистана, а в январе 1989 года последовал вывод кубинских добровольцев из Анголы, они произошли слишком поздно. Даже в 1989 году финансирование имперской периферии, унаследованной в основном от брежневской эпохи, требовало огромных средств (только поддержание жизни Кубы обходилось в 27 миллиардов рублей ежегодно), ставя экономику на грань полного краха.
Такая негибкая имперская политика, предопределенная идеологическими соображениями, которые не позволяли своевременно отказаться от большинства ранее взятых обязательств, в конечном итоге привела к потере советского влияния на восточно-центральноевропейский регион. Кроме того, в результате постоянной экспансии, или исчерпания "радиуса действия" - проблемы, из-за которой в ходе истории рухнули несколько империй, - Советский Союз мог избавиться от непосильного экономического бремени поддержки своих союзников только путем собственного распада.
Советский Союз и Восточно-Центральная Европа
До сих пор наибольшее внимание привлекает вопрос о том, как советское руководство могло смириться с потерей региона, который ранее считался чрезвычайно важным и ради которого его предшественники шли на огромные жертвы на протяжении более чем четырех десятилетий. К моменту прихода Горбачева к власти советская политика продолжала отдавать сохранению Восточно-Центральной Европы как зоны безопасности Советского Союза тот абсолютный приоритет, которым она непрерывно пользовалась с 1945 года. Первоначально главной целью переходной политики, объявленной новым генеральным секретарем, было сделать экономическую систему более эффективной, а политическую - в ограниченном смысле демократичной, то есть модернизировать социалистическую модель, унаследованную от сталинской эпохи. Горбачев верил не только в то, что эта программа может быть успешно реализована в Советском Союзе, но и в то, что модернизация системы является "объективной необходимостью", вытекающей из существенных условий эпохи.¹⁰ Рано или поздно, утверждал он, страны Восточной и Центральной Европы по собственной воле последуют этому хорошему примеру, поскольку он представляет собой единственно возможное средство избежать надвигающегося кризиса или пережить его, когда он разразится.
В аналогичных ситуациях предки Горбачева, особенно отец кампании по десталинизации Хрущев, не гнушались опираться на принцип волюнтаризма, призывая партнеров последовать положительному примеру Советского Союза. Однако у Горбачева были веские причины не пытаться навязывать реформы своим союзникам. Он считал политическую стабильность ключевым фактором успешного перехода как в Советском Союзе, так и в Восточно-Центральной Европе. В то же время ситуация в этом отношении была довольно запутанной. В Венгрии и Польше, где приверженность реформам была вполне живой даже без советского влияния, тяжелые экономические условия, задолженность перед западными кредиторами и растущее социальное недовольство дали повод для серьезной тревоги уже в середине 1980-х годов. Однако в ГДР, Румынии, Чехословакии и Болгарии, в каждой из которых руководство было более консервативным, политическая ситуация, несмотря на очевидный застой, выглядела гораздо более благополучной. Таким образом, навязывание новой советской политики этим странам не только не соответствовало бы новому горбачевскому стилю, но и было бы сопряжено с риском дестабилизации обстановки в тех странах, в которых этой проблемы, по крайней мере, раньше не существовало. Поэтому во второй половине десятилетия Горбачев придерживался политики терпеливого убеждения и пытался добиться своих целей путем частых двусторонних и многосторонних переговоров, личных визитов и публичных выступлений.
На этих встречах Горбачев с самого начала пытался дать понять, что хочет установить отношения с союзниками из Восточной и Центральной Европы на новых началах, хотя принципы такой новой политики не были закреплены в каком-либо конкретном документе для общественности. Что касается принципов или обещаний этой политики, то здесь не было и не могло быть предложено ничего нового, учитывая, что декларация советского правительства от 30 октября 1956 года, сила которой никогда не была отменена, гласила, что социалистические страны могут "строить свои взаимоотношения только на принципах полного равенства, уважения территориальной целостности, государственной независимости и суверенитета, невмешательства во внутренние дела друг друга." Это не значит, что Горбачев, в отличие от своих предшественников, серьезно относился к этим высоким принципам или что он был готов отказаться от ведущей роли Советского Союза в социалистическом лагере. Очевидно, однако, что, в отличие от любого другого бывшего лидера, он всерьез верил в необходимость построения новых, более равноправных, чем в прошлом, отношений: таких, которые могли бы положить конец советской опеке,¹² которые могли бы достичь реальной взаимности в обмене идеями и опытом, которые признавали бы право на поиск собственного пути в рамках социалистической модели - как на практике, так и в принципе - и которые могли бы предоставить возможность относительно независимого формирования политики при условии соблюдения союзной системы. Можно даже сказать, что в 1985-1989 годах Горбачев предложил всему восточному лагерю союзную систему для длительного использования, которую хрущевское руководство, сбитое с толку событиями в Польше и Венгрии, считало приемлемой лишь на один
