— Может, и туда, — сказал я. — Вопрос доверия!
— Я слыхала, им там дают большие пайки.
— Да, само собой.
Она повеселела. Вспомнила даже полицейского унтера с соседней улицы, который натаскал себе полный дом и одежды и продуктов из особых пайков. А жена его всегда ходила разодетая. Я ее попросил не равнять полицию с милицией, потому что это разные вещи, но она гнула свое и не переставала подбивать меня на неразумные поступки. Разговор наш кончился тем, что мы тихо и мирно пообедали и продолжили свою работу, воодушевленные надеждой на лучшую жизнь.
Но хорошая жизнь не плывет в руки сама. Правда, ничтожный до тех пор почтальон, которого в квартале не замечали и ни во что не ставили, стал вдруг почитаемым и уважаемым гражданином. Да, ко мне теперь обращались «товарищ Мицков!» вместо «Драган!» и, здороваясь, кивали головой и еще издали снимали шапки. Все это меня радовало и прибавляло мне храбрости. Я уже расхаживал независимо по Экзарха Иосифа, опоясавшись своим «вальтером», с кожаной сумкой через плечо, и разносил письма из дома в дом, глядя на людей строго и проницательно. Врагов я не открыл, но многих наставил на правильный путь советами и поучениями. Одних предупреждал, чтобы были осторожны и не играли с огнем. Других стыдил. А лавочникам, которые еще не были экспроприированы, внушал, чтоб отвешивали товар точно, не накапливали капиталов и не зарывались бы, как зарвался вышеупомянутый Табашки. Эти сначала смотрели на меня с некоторым пренебрежением, но потом и они стали прислушиваться к моим советам и расспрашивать меня о том о сем. А один тайный фашист пришел прямо ко мне домой, упал мне в ноги и стал плакать и что-то бормотать, чего я поначалу не понял. Потом мне стало ясно, что его обвиняют в спекуляциях на черном рынке. Он попытался даже всучить мне какой-то банкнот, но я отвел его руку и сказал, чтобы вперед он себе ничего такого не позволял. Он передо мной извинился и ушел, а после кланялся всякий раз, когда встречал меня на улице или еще где в многолюдных местах. Я рассказал про этот случай жене и почувствовал, что ей стало неприятно оттого, что я не взял тот банкнот. Но я решил быть неподкупным.
— Этот «вальтер» дан мне не чтобы взятки брать, товарищ, — сказал я ей, — а чтобы защищать революцию!
Да, я был на своем посту. Разносил письма. Нес людям спокойствие. Но добро никогда не ходит одно. Оно ведет за собой зло. И я испытал это на себе.
Прежде всего, я еще ни разу не выстрелил из своего пистолета. Я не знал, как он заряжается и как разряжается. Другими словами, я таскал этот предмет, не зная, как с ним обращаться. И хорошо, что никто об этом не догадывался, кроме жены, которая часто меня поддевала:
— Когда же его у тебя отберут?.. Вот сраму-то будет! Полюбовалась бы я…
— Глупости болтаешь! — отбивался я. — Мы позавчера ходили на стрельбы с товарищем Мичевым…
— Куда, если не секрет?
— На Витошу.
— Чегой-то вы в такую даль ходили?
Она мне не верила, да еще нарочно меня изводила, видно в отместку. Я терпел. И ждал, когда у меня высвободится время, чтобы пойти куда-нибудь в потайное место и там испробовать пистолет. Но такого места для стрельбы я все никак не мог найти, потому что, как известно, я жил в населенном пункте, где все слышно — даже если чихнешь в своем подвале, соседи тебе посочувствуют и спросят, где это ты простудился… Да, стрелять в своем подвале и думать было нечего. Особенно в эти смутные времена. И я все выжидал, но внутри меня грызло отчаяние. Постепенно я возненавидел свой «вальтер».
Вторым моим несчастьем стал мой сын Иван. Он совсем голову потерял, бедняга! Ночью бредил этим «вальтером». Я испугался, что он расхворается, и попросил жену отвезти его на время в деревню, чтобы он рассеялся, но начался учебный год, и ничего из этого не вышло. Мальчик стал плохо учиться. Ночью просыпался и шарил по комнате, пока мы с женой, усталые, спали, наработавшись за день. Я стал прятать пистолет в недоступных местах. Сначала клал его под подушку, но потом испугался, как бы он случайно не выстрелил, если я заворочаюсь во сне, и не убил бы нас всех зараз. Потом я спрятал его в буфете под салфетками, потом стал засовывать в чулан между старыми вещами. И в конце концов отнес его в погреб и положил в рваный сапог, оставшийся от моей службы в трудовых войсках. Да разве укроешь оружие от мальчишки? Поэтому я часто просыпался ночью и подолгу не мог уснуть. А сверх всего и жена постоянно мне угрожала:
— Чтоб ты знал, если что случится с ребенком, убью на месте!
Долго я думал, что мне делать с этим «вальтером». Пришло мне было в голову попросить начальника почты запирать его вечером в несгораемый сейф, чтобы я хоть ночью был спокоен, но я постыдился — меня бы тут же приняли за ненормального. Надумал подарить его соседу, у которого не было детей, да потом сообразил, что меня могут отдать под суд за передачу оружия другому лицу без разрешения. Выхода не было. Я продолжал мучиться и казниться. И все это время искал укромное место для пробной стрельбы, потому что в самом деле было позорно таскать эту железяку, не зная, как с ней обращаться. Хорошо еще, что ни одна душа про то не догадывалась!
Наконец я решился. Тайком от жены я покинул город и направился в село Блошки. Там были глухие места, подходящие, чтобы испробовать пистолет. На всякий случай я прихватил и почтовую сумку, потому как по опыту знал, что крестьяне боятся людей в форме. В одном сухом овраге, заросшем колючим кустарником, я нашел старую грушу и выстрелил в нее. Должен вам сказать, что это произошло как-то чересчур быстро. Выстрел грохнул и потонул в кустах, так что я даже его не услышал. Увидел только, как с груши сорвалось несколько листочков и упало на землю. Я решил еще раз стрельнуть. Нажал на спуск, но вокруг
