последних суток и превратившись в обиженного ребенка.
— А были шансы справиться с алгеброй, — улыбнулась Милана.
— У него есть кому мозги колупать алгеброй, нафига он ко мне прицепился? Зачем… зачем он вообще ходил, если ему прекрасно жилось без нас?
— Ты всегда можешь спросить об этом у него, но сначала должен быть уверен, что готов услышать ответ, каким бы он ни был.
Данька нервно махнул рукой и уставился в окно. Школьный двор один за другим, а иногда и стайками пересекали дети. Ему и самому пора, а об этом совсем не думается.
— Да он оправдывался, — мрачно и тихо сказал Данила. — Чушь какую-то говорил, типа любит нас… Писал потом несколько раз. Я не отвечал. А теперь молчит. Вчера с обеда молчит. Забил. Так что, не очень-то и любит, а?
— Не знаю, — честно призналась Милана, — но мне кажется, что если он был искренним с тобой раньше, то теперь какой ему смысл обманывать?
— Тогда почему пропал?! — воскликнул Даня. — Я ему утром написал, что хочу поговорить, а оно не прочитано даже, ма!
Этот же вопрос мучил и саму Милану. Почему он пропал? Не мог. Не должен был. Не сходилось. Нет, он и раньше обещал — и нифига не исполнял. Но черт его знает почему сейчас Милана знала, что это другой случай. То ли верила больше, то ли чувствовала, что у всего этого есть причина. Которая ей точно не понравится. И как бы ей хотелось стать тринадцатилетним ребенком, чтобы и самой можно было включить режим обидки. Но позволить себе этого рядом с Данькой она не могла.
Поэтому Милана снова улыбнулась, привычно чмокнула сына в щеку и уверенно проговорила:
— Есть два варианта. Мог потерять телефон либо торчит в такой глуши, что там и связи нет. А теперь беги в школу и постарайся все же написать тест нормально.
Данила уныло вздохнул и потянулся к дверце. Взялся за ручку и снова замер, глянув на мать.
— А что за имя такое дурацкое — Морис, а? Это по селам всех так называют? Он моего брата как-то по-нормальному не мог?
— У твоего брата еще есть мама. Может, это ее выбор.
— Мне не нравится.
— Лишь бы тебя твое устраивало, — рассмеялась Милана, отстегнула ремень безопасности и подтолкнула Даню. — Беги! Не хочу слушать твою классную, что ты опоздал.
— Отправим папу, если он объявится. Должен же от него быть толк, — мрачно хохотнул он, но все же рванул из машины, решив для разнообразия поторопиться.
— Умник, — вздохнула Милана, наблюдая, как сын шустро мчится через школьный двор, закидывая на ходу на плечо рюкзак, пока не скрылся за дверью.
Она не уезжала еще некоторое время. В сотый раз набрала Назара, выслушав надоевшее до оскомины «абонент — не абонент», в тысячный просмотрела все доступные мессенджеры, в которых ничего не изменилось с момента ее предыдущего просмотра. Везде он заходил давно, слишком давно, целую прорву секунд назад. И дурацким утешением служило лишь то, что чертово время его последнего посещения совпадало со временем последнего сообщения ей.
Еще вчера она рассуждала, сомневалась, пыталась внушить себе, что взрослая самодостаточная женщина не должна бросаться в омут с головой только потому, что мужчина соизволил ей что-то объяснить впервые за почти пятнадцать лет. Посвятив воскресенье собственным метаниям, она с утра закрылась в мастерской и расписывала новую миску, которая ждала своего часа. Это ее успокаивало и помогало упорядочить мысли хотя бы немного. Еще два дня назад она считала, что ее история с Назаром окончилась, не начавшись, и что никогда, ни за что не сможет его простить. А потом он привез Данилу и в очередной раз перевернул ее мир. И если бы она сама не видела его, когда говорила с ним, то решила бы, что миры он переворачивает походя, все ему как с гуся вода. Но ведь его тоже был перевернут все это время и ему тоже было больно. Водоворот его слов, голоса, взгляда затягивал, стискивал сердце, кружил голову, заставлял сбиваться дыхание. И когда он собирался уходить — она почти уже уступила. И хорошо, что он уехал, дал ей капельку остынуть. У нее будет время собраться с силами и теперь, зная правду о случившемся, понять, что делать со всем остальным, что накопилось. А накопилось слишком много. Тяжело тащить…
В одном она была уверена: решать надо здесь и сейчас. Даст слабину — никогда не отвяжется. И если она чувствует себя готовой только попробовать, куда их приведет, если они начнут встречаться, то, Милана это прекрасно увидела, Назару нужно все и сразу. На сантиметр его подпусти — он сразу все себе захапает. А не может она вот так отдать себя. Ей уже не двадцать лет, чтобы верить, что так бывает. Целоваться с ним — одно, а жизнь с ним жить — другое. И все это она решила ему изложить, когда он вернется, чтобы по-взрослому, чтобы без претензий и без обид.
Вот только… пропал.
Он пропал так внезапно и так неожиданно, что она растерялась. Сначала растерялась, а после осознала, почуяла — что-то случилось. Будто руками беды коснулась. И откуда в ней росла уверенность в том, что с Назаром случилась беда, Милана не имела ни малейшего представления.
Накатывала так не свойственная ей паника. Хотелось плакать, или закатить истерику, или чтобы ничего этого вообще не было. Причем чего именно «ничего этого» — Милана и сама не понимала, но так по-детски хотелось, чтобы за нее кто-то другой подумал и кто-то другой все решил. А сейчас даже Олексе не расскажешь. Потому что когда Назар объявится — а он объявится, о другом Милана и думать не желала — вероятность того, что Олекса его пришибет, составляет тысячу процентов. Нет, он, конечно, потом поставит на могилке Шамрая гранитный памятник от модного скульптора и разобьет дизайнерскую клумбу, но будет уверен, что спас мир, в смысле Милану и Даньку, от вселенского зла.
Слишком живо представив себе эту картину, Милана усмехнулась и оживилась. Чтобы не допустить — надо опередить. А значит — найти. Она ни за что не доставит Олексе удовольствия грохнуть Назара.
Она сама это сделает!
