я, поборов желудочный спазм, стиснул зубы изо всех сил, на которые только был способен.
Князь заорал и, вскочив на ноги, принялся свирепо лупить меня по голове свободным кулаком. Сумев все же вырвать из моих зубов свою израненную кисть, он яростным ударом сапога опрокинул меня навзничь и, прыгнув на меня сверху, всем своим весом придавил мои руки и ноги к полу.
– В вас, милейший, – тяжело дыша, прохрипел князь, нависая надо мною, – нет ни одной черты вашего исторического тезки… Ну, если только не считать происхождения из низкого, плебейского рода… Никакого хладнокровия и стратегии! Вас даже убить придется так же обыкновенно и скучно, как и всех прочих…
Он снова набросился на меня и принялся душить.
У меня потемнело в глазах, и кровь, разом прилившая к лицу, гулко зашумела в ушах. Во все сужавшемся и мутневшем пятне моего взора я видел взъерошенную шевелюру князя и его лицо: разбитое, красное, перекошенное от злобы и натуги.
Стараясь сдавить мне горло как можно сильнее, князь уперся коленями в пол и всем весом навалился на мою грудь.
Задыхаясь, я левой рукой сумел нащупать рядом с собой какой-то тяжелый предмет. Схватив его и уже почти ничего не видя и не слыша вокруг, я что было сил ударил в то место, где, кажется, должна была быть голова князя.
Хватка врага ослабла.
Вдохнув воздуха, я ударил еще. И еще.
Мой противник тяжелым мешком рухнул прямо на меня.
Оттолкнув его, я перевернулся и сел.
Поверженный князь ничком лежал на полу рядом со мной. Он не двигался и лишь слабо стонал. По его виску, бровям, носу и щеке струилась кровь.
Я посмотрел на предмет, который все еще сжимал своей дрожащей разодранной рукой. Это был учебник географии в изящном кожаном переплете с красивыми латунными резными уголками, один из которых стал теперь бурым и влажным.
С трудом поборов искушение нанести для верности еще пару ударов, я поднялся и снова спрятал книгу за пояс. Затем, пошатываясь, я подошел к двери, но, взявшись за ручку, замер на месте и обернулся.
Преодолев боль, пронзавшую мое тело с головы до ног, я вернулся к столу Корзунова и, наклонившись, вместе с револьвером поднял с пола валявшийся там маленький тонкий голубой конверт.
Через полчаса я снова был в уже плотно окутанном тьмой Вознесенском переулке.
Дверь квартиры Элизы мне открыл следователь Данилевский. Увидев мое окровавленное опухшее лицо и неестественно прижатую к туловищу правую руку, он нахмурился и за плечи втянул меня в переднюю.
– Что стряслось? – осведомился он, усаживая меня на стул. – На вас напали?
– Там был князь, – еле выговорил я, с трудом ворочая онемевшей челюстью.
– Где? – в мгновение ока ко мне подскочил Конев.
– У Корзунова.
– Вы прятали бумаги Барсеньевых в доме Корзунова?
– Я прятал их в доме своего друга!.. Оставьте меня…
– Успокойтесь, Марк Антонович, вас никто не винит, – отстранив следователя с адвокатом, передо мной на колени опустилась Элиза, держа в руке салфетку, смоченную в коньяке.
– Полагаю, что о смерти Корзунова князю сообщил Шиммер, – буркнул Данилевский-старший, внимательно осматривая меня при свете зажженной керосиновой лампы. – Больше некому… Рука ваша сильно ушиблена, но признаков перелома нет. О, так вас еще и душили!.. – воскликнул он, коснувшись пальцами саднящих пятен на моей шее.
Мое лицо обожгла салфетка Элизы, поэтому в ответ я только поморщился.
– Он жив? – спросил меня следователь.
– Князь?
– Да.
– Когда я покидал дом, был еще жив. Едва ли от удара гимназическим учебником по голове умирают… – я протянул книгу следователю.
Он повертел ее в руках и перелистнул несколько несклеенных страниц:
– Это, любезный друг мой, как ударить… Вас никто не видел?
– Возможно, его охрана была на улице… Я ушел черным ходом.
– Значит, завтрашнего заседания не будет не только по нашей вине, – сказал Конев, засобиравшись у вешалки в передней. – Теперь, полагаю, нужно выдержать некоторую паузу. Мне нужно подумать о том, как поступить дальше. Завтра мы увидимся! Извещайте меня о любых новостях так быстро, насколько это возможно, а пока, уж пожалуйста, постарайтесь не натворить новых дел…
Заперев как следует за Коневым дверь, следователь заявил, что нам – мне и ему – придется задержаться на квартире у Элизы хотя бы до завтра и послужить девушке в роли охраны. Сказавши это и дождавшись равнодушно-отрешенного согласия хозяйки, Петр Дмитриевич справился у Андрея о его самочувствии, а затем с удовлетворением прямо в форме улегся на диванчик в углу столовой. Уже через несколько минут оттуда раздалось мерное похрапывание.
Я все продолжал сидеть в своем кресле, из которого еще лишь несколько часов назад поднялся ныне покойный Корзунов. Голова моя шла кругом от волнений, причиненных событиями уходящего дня, лицо, шея, мышцы ног и рук нестерпимо ныли, и сердце колотилось неимоверно.
В какую-то минуту я почувствовал, что моего плеча коснулась рука Элизы.
– Вы все не спите? – прошептала девушка.
– Увы, не могу. Как Андрей?
– Ему лучше! Хотите, я принесу вам покрывало?
– Буду премного благодарен.
Элиза вынесла мне из спальни плед:
– Вот, Марк Антонович, возьмите! А пока не хотите ли чаю? Мне он сейчас просто необходим! Чайник уже согрелся. Присоединяйтесь, пожалуйста!..
Спустя несколько минут мы уже вдвоем сидели за столом под зажженной лампой и глотали обжигающий, душистый, обильно сдобренный медом напиток.
– Это моя вина… – силясь стряхнуть сковавшее меня оцепенение, проговорил я. – Рана молодого Данилевского – моя вина. Нужно было после того визита к Хвостову просто отказать ему. Нельзя было допускать посторонних в это дело, а тем более двадцатилетнего студента… И вас…
– Не принимайте на свою совесть лишнего груза, – ответила Элиза, отставляя чашку. – Я пошла на это дело по собственному решению.
– И я, и теперь уже десять, да что там, сто раз пожалел об этом…
– Понимаю вас. У нас обоих самые близкие люди оказались чудовищами. Сейчас вы, я знаю, чувствуете сожаление, жалость и ужас, но через неделю все наверняка исчезнет, и внутри останутся лишь презрение и брезгливость. Пока Корзунов вам все еще друг, но не завтра и не послезавтра, когда к вам наконец придет осознание случившегося. Все пройдет, и довольно скоро. Просто вы поймете, что существуют люди, для которых нечто, совершенно недопустимое для вас, вполне приемлемо и, более того, довольно-таки легко осуществимо. И вы либо будете ими втайне восхищаться, или же будете одновременно презирать и бояться их, и стараться никогда с ними не сталкиваться. Любое упоминание о них будет вызывать дрожь, но не от приятных воспоминаний, а
