— А что в этом хорошего? Кто мы без наших богов? Трион расхохотался.
— Добрый Элий… извиняюсь, Цезарь. Неужто ты недостаточно умен, чтобы распоряжаться собственной судьбой?!
— Своей судьбой — да. Но не судьбой Империи. Без богов жизнь наша станет более низменной и примитивной. А чем примитивнее жизнь, тем сильнее противодействие хаоса на пути к добродетели. Ибо Космический разум остается в любом случае, и нам его, к счастью, не уничтожить. Только между ним и людьми не останется посредников — ни гениев, ни богов. Расстояние будет слишком велико. Так велико, что мы перестанем помнить друг о друге.
Элий поднялся со складного стула. Трион продолжал лежать на постели.
— Можно еще один вопрос, о Цезарь? Трион не скрывал издевки, обращаясь так к Элию. Элий же не обращал внимания на подобные интонации.
— Что будет с остальными моими людьми? Элий ожидал подобного вопроса.
— Они будут заниматься наукой в академиях Афин, Кельна и Лютеции.
Лаборатория ядерной физики будет уничтожена. Атомный котел, который ты с коллегами собрал в гимнасии, уже разобран.
— Мои бумаги?
— Сожжены.
— Зря. Через пару лет ты сам приползешь ко мне на коленях и будешь умолять меня создать Трионову бомбу. Но время будет упущено.
Элий не ответил, подошел к двери и постучал. Ему тотчас открыли.
Вер наполнил бокал вином до краев. Какой толк пить, если вино не пьянит? Но все пьют. И Вер тоже пьет. Вино как воду. Ощущая вкус, но не испытывая ни головокружения, ни хмеля. Элий расположился на своем ложе напротив и вертит в руках золотое яблоко — подарок Вера.
Элий еще выглядит больным и, когда ему задают вопрос, отвечает не сразу.
Веру чудилось, что он ощущает на расстоянии невыносимую боль, что сжимает сердце его друга. Никогда раньше с ним подобного не было. Прежде Юний Вер с трудом мог отличить жалость о.т раздражения. И вдруг… Он и сам не знал, когда это началось — внезапные приступы жалости ко всему на свете. Он жалел сильных, потому что они сильны, и слабых, за то, что они не могут стать сильными.
Красавиц — за преходящую их красоту, уродливых — за их непохожесть на прочих. Ум был достоин жалости, потому что не мог вместить и тысячную долю всех тайн мира, глупость приходилось жалеть за то, что ей недоступно наслаждение, которое дарует лишь разум, способный постигать тайны. Вер не пытался подавить в себе эту жалость. Она жила в нем, как живое существо. А что, если подобная жалость и есть доброта? Когда жалеешь всех и каждого хочется погладить по голове, даже если он готов тебе при этом вцепиться зубами в руку?
Больше всех Веру было жаль Элия. Потому что этот человек никогда не будет счастлив. Сенатор Элий мог бы быть счастливым. Но Гай Элий Мессий Деций Цезарь обречен страдать. Юний Вер знал это. И ему казалось, что сам Элий тоже об этом догадывается.
Им так и не удалось узнать, кто же на самом деле напал на Марцию. И кто убил юного Цезаря. Свет на это дело мог пролить слуга Элия Котт. Но Котт исчез.
Был ли он сообщником или просто испугался — неведомо. Возможно, Котта уже нет в живых.
— Кстати, ты хотел узнать, что за желание я загадал в том поединке, который проиграл тебе. Свое главное желание… — сказал Элий. — Я просил, чтобы ворота храма двуликого Януса никогда не открывались более. Чтобы Рим никогда не воевал. Почти вся моя семья погибла на войне. Я не хотел, чтобы подобное повторилось вновь. Но я проиграл. Моего искусства не хватило, чтобы заклеймить это желание. Оно было вне потока жизни. Слишком многие желали иначе.
— Хорошее желание, — сказал Вер. — Но даже я не смог бы исполнить такое.
— Я знал, что это глупо, но все равно мечтал о невозможном.
— Что-то жарко… — заметил Вер. — Я выйду ополоснусь.
— Да, конечно. Во фригидарии полно воды. Вер прошел в холодное отделение бань. Бросился в воду и переплыл за несколько взмахов бассейн от одного бортика к другому. Затем повернул назад. И еще и еще. Вода белой пеной вскипала вокруг него. Затем он легко взбежал по ступеням и подошел к зеркалу. Огромное стекло отразило прекрасно сложенное тело обнаженного мужчины. Но на боку, в том месте, к которому Вер несколько дней назад прижимал шкатулку домны Фабии, рдело безобразное красное пятно. Опухоль все росла, а в центре из красной сделалась лиловой. Юний Вер прижался лбом к стеклу и так стоял несколько минут. День ото дня бок жгло все сильнее, и холодная вода могла лишь утишить боль. Сейчас, в первые мгновения после купания, Вер не испытывал почти никакого неудобства. Но опухоль по-прежнему рдела безобразным пятном на боку. Скоро жжение вернется, усиливаясь с каждым часом. И наступит минута, когда Вер не сможет его больше выносить. Вер не мог обратиться в больницу. Он знал, что ни один служитель Эскулапа ему не поможет. Здесь было что-то другое. Но что, он не знал.
Центурион Проб ни перед кем не испытывал смущения. А перед этой женщиной терялся. Норма Галликан сидела на стуле напротив него и нисколько его не боялась. Она была некрасива и дерзка. И по-своему обаятельна.
— Лучше перестань спрашивать и дай закурить, — сказала она.
Проб протянул ей табачную палочку.
— Ты хоть знаешь, что бы было, если бы я вылила радиоактивный раствор в священные часы Кроноса? Время обратилось бы вспять. И наш мир бы исчез, и появился бы иной, совершенно новый. Где не было бы ни меня, ни тебя. И, может быть, даже Великого Рима…
Проб кивнул. Он знал об этом. Он даже знал, до какой точки изменялось бы время. До того момента, когда император Деций утонул в болоте…
— Ты утверждаешь, что хотела помешать Триону, — сказал Проб вслух. — Но кто может подтвердить твои слова?
Норма Галликан усмехнулась и глянула на центуриона в упор. Проб ни перед кем не отводил взгляда. А перед этой женщиной не выдержал — отвел.
— Два репортера, — сказала она, выпуская струю табачного дыма и любуясь плывущими к потолку кольцами. — Лапит из «Римских братьев» и Квинт из «Акты диурны».
— Квинт, — повторил Проб. — Знакомое имя. Хотя на самом деле оно звучит несколько иначе. А вот Лапит ничего уже не подтвердит. Он мертв. И «Римские братья» мертвы.
Элий сидел за стеклянной перегородкой. Но он больше не слушал, о чем говорят центурион и Норма Галликан. Он думал о времени, текущем вспять. Если бы такое случилось, он бы на мгновение оказался рядом с Марцией. Вновь быть вместе с Марцией! Долю секунды, не более. Но мысль о возможности этого мгновения сводила Элия с ума. Он не мог больше слушать и покинул префектуру. Но, выйдя на улицу, остановился. Куда ему идти? На Палатин? К себе домой? В храм? Он поднял голову. Вокруг возвышались десятки храмов, сверкая мрамором, позолотой и яркими красками. Но какому богу сейчас должен был молиться Элий?
И его гений уже никогда больше ему не поможет.
