Онилин, Ромка Нах и есть самый что ни на есть настоящий Грааль сосального дела, вседающий и щедрый ко всему, от сочных губок любвеобильных принцесс до черного раздвоенного языка инфернального гада.
Открытая пасть рептилии так и застыла, словно вернувшись в стылый камень, из которого была пробуждена. А щели зрачков вначале невероятно расширились, как будто в них капнули белладонной, а потом схлопнулись совсем, что у безвеких змей, наверное, было равносильно закатившимся в полуобмороке глазам…
Чем не токовище. Только не глухариное, а змеиное — пусть без обморочного кудахтанья, зато с шипящей рептильной негой.
Да, обморок у гада был не простой, по всем признакам — настоящий любовный шок.
Деримович, убедившись, что «братский» поцелуй подействовал и сдавившие его тело кольца ослабли, вначале отсосался от размякшего языка, а потом совершил еще один акт, можно сказать, подвиг. Совершенно бессмысленный и отвратительный с рядовой точки зрения.
А сделал недососок вот что. Всем своим сосально-челюстным аппаратом он впился в самый кончик хвоста, в то место, где чешуйки еще не приобрели пластмассовой жесткости и куда он смог впрыснуть эликсир.
Совершив сей выдающийся, подсказанный глубинной интуицией поступок, он выпустил из рук растекающийся в истоме хвост и, скатившись по бархату знамени, упал прямо в озеро.
Вода в нем была соленой на вкус. Наверное, оно действительно было наполнено слезами.
А вот почему от него пошли пузырики, как от брошенной в воду таблетки аспирина, он не знал. Хотя, может статься, что слезы скорби именно так реагируют на слюну змеиную.
Слезы то были или легендарная мертвая вода, но нечто удивительное в озере все же случилось: вместе с пузырьками с него сошла и вся предыдущая короста от плевков мертвецов и облизывания местных удавов.
«Слезами омыт», — вспомнились очередные строки из мистагогова гонива.
Ромка встал, огляделся кругом и понял, что во всем окружающем пространстве что-то переменилось.
Нет, то, что Змей с закатившимися глазами самозабвенно, как на показанных Онилиным картинках, пожирал свой хвост, было не главным. Главное событие теперь сияло впереди.
Это Зовущая откликнулась на крик Скорбящей и, сделав стильную, как у опытного рубаки, отмашку назад, выбросила из-за спины тридцатиметровый меч, пытаясь достать им обнаглевшего червяка.
Нет, не достала, но землю кургана вспорола так, как ни один карьерный экскаватор не взрежет.
Второй удар меча пришелся ближе к Залу Огня и отверз собой еще более глубокую и широкую рану. Вырвав из земли несколько самосвалов грунта, меч снова взлетел на стометровую высоту, породив такое чудовищное завывание, какого, наверное, со времен Сталинградской битвы не слышала земля курганная.
И тут Ромка заметил неладное. Из разверстых щелей холма стали сочиться фиолетовыми дымами странные образования, в которых можно было различить то руку, то ногу, то вытянувшийся на сизой ножке торс. Ничего, кроме «неприкаянных душ», в качестве объяснения феномена кандидату в голову не приходило. К тому же времени на раздумья не было совсем. Ведь Зовущая, узнав о страшном подлоге, разгневалась не на шутку. Таким мечом не ранят и не режут, а прихлопывают.
Как червяка на удобренном склоне.
Не дождавшись третьего удара, Ромка рванул вверх. В этот раз ноги его несли легко, и мощные чресла Родины-матери неумолимо росли в его глазах.
А когда наискось от него, вспахивая темную зелень кургана, пролетело что-то среднее между обелиском и крылом самолета, недососок даже не успел испугаться.
Потому что ему в этот момент нужно было перепрыгивать через образовавшуюся канаву, из которой, как из дырявого мешка, взвились в воздух тени.
Третий удар Зовущей был еще одной попыткой достать змея ближе к озеру слез. Но и он не принес успеха в этом благородном деле. Сойди она со своего пьедестала, нашинковала бы его, как лубочный Георгий дракона. Только вот что-то мешало ей сделать это, и все, что могла Зовущая, так это раскачиваться своим мощным телом, вызывая дрожание и глухие стоны в несущей ее земле.
Не задумываясь и не глядя под ноги (если бы задумался — пропал бы точно), Ромка перепрыгнул через разлом и, увернувшись от синей полупрозрачной руки, которая вытягивалась за ним на манер трюка из самого дешевого хоррора, прибавил ходу. Четвертый удар лег правее, и теперь он двигался в узком клину, что сходился у него за спиной. Впрочем, и спереди, и справа сочащиеся неотомщенными духами рвы где-то пересекались, что однозначно влекло за собой последующие прыжки.
Наступив на спрятавшийся в траве камень, Ромка споткнулся и чуть замедлил ход, чем не преминуло воспользоваться ближайшее к нему щупальце. Стоило ему коснуться голой спины кандидата, как он ощутил страшный холод и скованность, как будто его тронула сама Смерть. Так оно, впрочем, и было. Да и бежать теперь некуда, потому что тени из земных ран поднялись высоко-высоко и обступили его кругом — ни проскочить, ни перепрыгнуть.
И словно подводя черту под его надеждой на спасение, меч прочертил еще одну, самую широкую, а потому и непреодолимую борозду на зеленом склоне. Это была пятая рана, нанесенная Родиной-матерью Матери-сырой-земле[251], той самой земле, которую она попирала и которую призывала защищать не щадя живота своего.
Удар был настолько сильным, что вырванные комья земли, попав в недососка, сбили его с ног, ровно какую картонку. А когда он встал и огляделся, то на удивление спокойно констатировал собственный конец. Это не гипербола. Какие уж тут преувеличения, когда он стоял в центре горящего бледным огнем пятиугольника. Ну чем не американский бравый генерал во внутреннем дворе захваченного Пентагона!
Пентагона мертвых.
Он вспомнил о СОСАТе, все еще болтавшемся у него на груди.
Взяв его в левую руку, правую Ромка приставил ко лбу, то ли отдавая салют Зовущей, то ли бросая ей вызов своей готовностью умереть.
«Божже, м-ма мая!» — задыхаясь, закричал он, совершенно не думая о том, что вместо штампованного упоминания матери в критических ситуациях возглашает спасительный код божества кургана, то есть саму Мамайю, что попирала священный холм. И стоило обратиться к ней с паролем сыновней просьбы, пусть и слетала она с уст убийцы истинных ее сыновей, ничего не могла поделать Зовущая со своим естеством — спешила на выручку коварному отпрыску.
«Готов принять?» — казалось, этот вопрос прогудел во всей наблюдаемой Вселенной, настолько мощным, басистым, но при этом чистым был звук.
«Всегда готов», — прошептал он вслух когда-то показавшееся ему бессмысленным расшаркивание Онилина перед Владычицей кургана. А вышло — не бессмысленное вовсе. Вот к чему должен быть готов брат — к шагу в неизвестность и даже к смерти в любой час и миг. И СОСАТ
