— Много ли пользы будет, — недовольно пробурчал Сычев. — За эти деньги можно десяток нормальных армейских батальонов содержать. Их, по крайней мере, и против красных бросить можно, а с вашей стражи, с этих вооруженных крестьян, толку не будет…
— Будет! — Ермаков хлопнул ладонью по столу. — И эти 50 тысяч прибудет у нас, а у партизан убудет…
— Служба одну неделю в месяц даст деньги для малоимущих крестьян. Империал для них не такие и малые деньги. А экономию мы получим хоть на том, что на борьбу с партизанами тратиться будем меньше, — Яковлев решительно выступал на его стороне, и это несколько обнадеживало Константина. Амбиции амбициями, но теперь бывший губернатор начал бороться с партизанами не на словах, а на деле. Идею создания стражи в виде добровольных народных дружин поддержал бывший губернатор влет, даже упрашивать не пришлось. И стал ее рьяным сторонником.
— Хорошо, господа, — Михайлов решительно прервал затянувшуюся дискуссию. — Деньги в требуемом размере выделим, дадим и на создание полиции. Хватит даже на два года, ну а потом — не знаю. Золотой запас не бесконечен, и если через год золотые прииски не дадут золото, если там будет смута или партизаны, то отвечать будете вы, а не я!
— Иван Андрианович, — неожиданно вкрадчивым тоном заговорил Яковлев, — на нужды правительства, армии и населения уйдут 15 тысяч чешских вагонов с добром. Так? Да, мы заплатим за них, в худшем случае, 40 миллионов. Еще столько же уйдет на содержание армии и флота. На довольствие чиновников, полиции и содержание железной дороги еще 20, включая и траты на государственную стражу. Да на реформы и всякие расходы, включая просвещение и больницы, еще 30, плюс закупки всякие. Всего 150 миллионов рублей придется. Так?
— Так, — нехотя буркнул Михайлов, не понимая, куда клонит глава МВД — Бюджет в основных статьях вы изложили верно. Но ведь всех затрат будет втрое больше, вы не приняли в расчет денежную реформу, замену денег у населения, возмещение ущерба, кредитование производства. Да на одну помощь генералу Деникину вы требуете выложить 100 миллионов, не считая оружия. А выплата долгов союзникам?
— Но ведь Гаррис четко сказал, что 4 миллиарда нам будет передано в два месяца. Причем первая отгрузка в 500 миллионов будет совершена в течение трех дней во Владивостоке. Если мы введем в оборот 250 миллионов золотом, то еще столько же мы сможем перекрыть кредитными билетами. А еще чеканка медной и серебряной монеты? Ведь оборудование и станки нам передадут до весны?
— Хорошо, Павел Дмитриевич, — Михайлов ожег министра взглядом. — На ваше министерство и в ведомство Ефима Георгиевича деньги будут перечисляться немедленно и в полном объеме. Даже экстраординарные платежи удовлетворим. По мере наших возросших возможностей. Но для проведения всех необходимых платежей нужно золото. Золотой запас империи, что в литерном эшелоне, и чем раньше он будет у нас, тем будет лучше…
— Вы получите его, — Ермаков опять вмешался в затянувшийся разговор, желая прервать его. — Поезд уже давно стоит на вокзале, нам всем пора отдохнуть, господа. День был тяжелый…
Миновав заснеженные борта «Блестящего», что своей бронированной тушей и мощными орудийными башнями олицетворял в предместье возросшую силу Сибирской армии, Ермаков посмотрел на вокзал.
Здание уже ремонтировали, многие выбитые пулями и разрывами снарядов оконные стекла вставили, кое-где залатали фанерой. Да и сейчас, несмотря на позднюю пору, жизнь в нем кипела — сновали железнодорожники и солдаты, маячили милицейские патрули в армейских шинелях, но с белыми повязками на руках. Застыл рядышком извозчик на санях, накинув на лошадиную голову торбу с овсом. Имелись и торговцы, которые вразнобой предлагали свой товар унылым и разоруженным чешским солдатам.
Однако смотреть на станционную суету Ермаков не стал, а медленно подошел тяжелым шагом к своему привычному вагону, ставшему почти родным домом. Константин четко откозырял замершим часовым, затем легко запрыгнул в тамбур.
Открыл дверь, и в лицо сразу пахнуло теплом. Титан давно топился, а его уже ждали Трофим с Акимом. Вот только какими-то хитрыми и довольными показались ему рожи коменданта и денщика. Они живо напомнили Ермакову солдат-первогодков, коих в Советской армии именовали «желудками» из-за вечно терзавшего их молодые тела голода. Нагрузки после гражданки серьезные, казенные раскладки недостаточные, а жрать-то постоянно хочется. Вот и шкуляют солдаты. И однажды где-то добыли здоровенный свиной окорок, что в мусульманском Узбекистане похоже на сверхъестественное событие. Примерно из разряда укомплектованного снежными человеками мотострелкового батальона. Обожрались чуть ли не вусмерть, но при этом у всех были такие довольные рожи, как сейчас у этих старых вояк.
— Есть подайте, орлы! С утра маковой росинки во рту не было, — весело приказал им Ермаков и тут узрел на столике небывалое зрелище, ничем не напоминавшее скудный армейский ужин, с его кашей и чаем.
Какие щи да каша — пища наша. Столик был завален самыми натуральными деревенскими деликатесами — окорок, буженина, омуль соленый и копченый, большая чашка грибов, квашеная капуста, замороженные кругляши чего-то молочного, целая груда домашней выпечки…
— Откуда дровишки, — только и спросил Ермаков, а в душе колыхнулось что-то теплое и доброе. Хорошее такое предчувствие…
— Что молчите? Хоть бы свои довольные и хитрые морды в зеркале разглядели, — бросил им Константин и быстро пошел к своему купе. Рванул дверь, зашел в темноту, и его тут же обхватили за шею нежные руки. И голос, такой родной, манящий голос:
— Милый мой, любимый…
Эпилог
Черемхово (2 января 1919 года)
Веселый смех был слышен даже через вагонное стекло, и адмирал подошел вплотную к окну. Здоровенные парни в американских меховых куртках устроили возню прямо у вагона Верховного Правителя. Вернее, уже бывшего — адмирал Колчак категорически отказал председателю Совета министров Вологодскому и военному министру новоявленного Сибирского правительства генерал-майору Сычеву…
А они веселились, прыгая, как игривые козлята, вдоль замалеванного известкой и черными кривыми линиями бронепоезда. По тендеру замысловатой славянской вязью были выписаны бело-зеленые буквы — «Бойкий». Чуть дальше стоял переданный чехами другой бронепоезд, который спешно размалевывали в такой же цвет, что он прямо на глазах становился близнецом. Только вместо чешской «Праги» тянулись буквы нового имени — «Бодрый».
Солдаты конвоя литерных эшелонов настороженно смотрели на развернутые броневые башни, на сотни головорезов из стоявшего рядом поезда в точно таких же меховых куртках. И на густые цепи солдат в японской форме, что оцепили станцию, а яркое зимнее солнышко играло красными бликами на кинжальных штыках их винтовок.
Морозные иглы закололи сердце — вчера эти переодетые китайцы устроили в городе настоящую бойню, зверски истребив сотни восставших шахтеров. Их стреляли и кололи как бешеных собак, а ночь и все утро возили на санях трупы и сбрасывали их в отработанные шахты. Вот это и увидел адмирал, когда покинул свой вагон и пожелал прогуляться по городу. Лучше бы он этого не делал — перед глазами до сих пор стояли истерзанные тела на кровавом снегу. Такого зверства он еще ни разу не зрел в своей жизни…
