ночью на 30 августа меня увели из Алексеевского равелина в Трубецкой бастион. Привели в камеру, и Соколов, сказав: «Можно раздеваться и ложиться спать», вышел. Из Алексеевского равелина так скоро не уводят. Я недоумевал, что это значит. Порешив, что размышления все равно ни к чему не приведут, я разделся и лег спать. На другой день утром в 7 часов принесли черный хлеб, кружку молока и ½ лимона. У меня была цинга, и все это я получал в Алексеевском равелине. Значит, связь с равелином не утрачивается. Через полчаса после обеда входят в камеру Соколов и смотритель Трубецкого бастиона Лесник, который сказал мне: «Государь разрешил вашей матушке свидание с вами на ¼ часа, которое сейчас будет дано. При этом мы должны предупредить вас, что, если вы скажете, где вас держат или как вас содержат, то свидание в ту же минуту будет прекращено». Меня сейчас же повели на свидание, которое было дано в обычном месте для свиданий, т. е. через две проволочных сетки. Между проволочными сетками поместились Соколов и Лесник, а в отделении, где была мать, находился комендант крепости Ганецкий. Для такого-то свидания мать приехала из Севастополя в Петербург…»
34
Пока внедрялся режим содержания в равелине на положении ссыльнокаторжных и пока под действием этого режима выходили в тираж заключенные, приходили к концу и наконец закончились работы по переустройству новой тюрьмы в Шлиссельбурге. 24 июля 1884 года П.В. Оржевский обратился к коменданту крепости со следующим совершенно секретным письмом (№ 466): «Ввиду окончания работ по устройству государственной тюрьмы в упраздненной Шлиссельбургской крепости в означенную тюрьму подлежат ныне переводу, согласно высочайшего повеления от 23 июня минувшего года, содержащиеся в Алексеевском равелине и Трубецком бастионе С.-Петербургской крепости ссыльнокаторжные государственные преступники.
Возложив на коменданта С.-Петербургского жандармского дивизиона полковника Стаховича перевозку из крепости в Шлиссельбургскую тюрьму подлежащих заключению в оной ссыльнокаторжных, я имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство сделать распоряжение выдать полковнику Стаховичу содержащихся ссыльнокаторжных: 1) Михаила Фроленко, 2) Григория Исаева, 3) Айзика Арончика, 4) Николая Морозова, 5) Петра Поливанова, 6) Михаила Тригони, 7) Михаила Попова, 8) Николая Щедрина, 9) Мейера Геллиса, 10) Савелия Златопольского, 11) Михаила Грачевского, 12) Юрия Богдановича, 13) Александра Буцевича, 14) Егора Минакова, 15) Ипполита Мышкина – и содержащихся в Трубецком бастионе: 16) Дмитрия Буцинского, 17) Людвига Кобылянского, 18) Владимира Малавского, 19) Федора Юрковского, 20) Александра Долгушина и 21) Михаила Клименко – и вместе с тем не отказать в Вашем, милостивый государь, благосклонном содействии вышеозначенному штаб-офицеру по всем вопросам, связанным с исполнением возложенного на него поручения. О последующем не откажите, Ваше Высокопревосходительство, почтить меня уведомлением».
А 31 июля (№ 148) Ганецкий уведомил Оржевского о том, что «посадка будет произведена с 1 на 2 августа, т. е. со среды на четверг». Тем временем Соколов отбыл в Шлиссельбург для того, чтобы приготовиться к встрече своих заключенных на новом месте. По случаю перевода арестантов в Шлиссельбургскую тюрьму и отъезда капитана Соколова 1 августа прикомандированному к комендантскому управлению С.-Петербургской крепости жандармскому поручику Егорову было предписано: «В 10 часов вечера 1 августа явиться».
Исполнение распоряжения о переводе потребовало, очевидно, некоторых приуготовительных действий. Об одном затруднении сохранилась память в «совершенно секретном» письме коменданта полковнику Стаховичу от 20 июля, № 144: «Милостивый государь Михаил Парменович, ввиду устройства у Невской пристани Иордана для водосвятия 1 августа и отвода перевозного плота к Екатерининскому бастиону, где по мелководью пароход не может пристать, прошу Вас, милостивый государь, произвести посадку не раньше как с 1-го на 2-е августа, т. е. со среды на четверг. О последующем меня уведомить».
Заключенные были разделены на две партии. В первой было 11 человек: Фроленко, Исаев, Морозов, Тригони, Попов, Щедрин, Грачевский, Златопольский, Геллис, Минаков и Буцевич. Во второй партии были оставшиеся четыре человека: Поливанов, Мышкин, Арончик и Богданович; сюда же присоединены и обитатели Трубецкого бастиона Буцинский, Кобылянский, Малавский, Юрковский, Долгушин, Клименко. 2 августа (№ 152) комендант уведомил Оржевского, что первая партия 2 августа в 4 часа утра сдана Стаховичу, а посадка остальных арестантов будет произведена с 3 на 4 августа. О сдаче этой партии Стаховичу 4 августа в 4 часа утра Оржевский был уведомлен письмом 4 августа (№ 156).
Сохранился «акт передачи» – список ссыльнокаторжным государственным преступникам, содержавшимся в С.-Петербургской крепости, сданным 2 и 4 августа в распоряжение коменданта С.-Петербургского жандармского дивизиона полковника Стаховича. Список скреплен следующими подписями: «Комендант генерал-адъютант Ганецкий. Принял полковник Стахович. Присутствовали штаб-офицеры: комендантского управления полковник Сабанеев, подполковник Лесник, капитан Соколов. За секретаря поручик Андреев».
Как подобает, комендант представил царю рапорты о переводе первой партии 2 августа (№ 150) и второй 4 августа (№ 154), одновременно и министру внутренних дел (№ 151 и 155).
35
За неделю до перевода заключенных из равелина в Шлиссельбургскую крепость Плеве писал Ганецкому: «За упразднением государственной тюрьмы в Алексеевском равелине СПб. крепости, имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство сделать распоряжение о приводе в порядок и доставлении затем в д[епартамен]т полиции для дальнейшего хранения всей секретной переписки управления вверенной Вашему Высокопревосходительству крепости, касающейся означенного равелина по заключению и содержанию в оном государственных преступников.
Равным образом покорнейше прошу приказать доставить в д[епартамен]т полиции и серебро, принадлежащее дому Алексеевского равелина, упомянутого в Вашем, м[илостивый] г[осударь], письме от 20 сего июля. Что же касается тех вещей, которые не будут переданы начальнику Шлиссельбургского жандармского управления, то, соглашаясь с предположением Вашего Высокопревосходительства об их уничтожении, я вместе с сим сделаю распоряжение, чтобы, по Вашему уведомлению, от д[епартамен] та полиции было командировано уполномоченное лицо для присутствования при уничтожении вещей».
Все просьбы Плеве были выполнены: серебро доставлено в департамент полиции; вещи и предметы обихода, годные к употреблению, переданы в новую тюрьму, негодные – сожжены. А секретная переписка по равелину была передана в департамент полиции, где и хранилась на секретном положении, вплоть до великой революции, раскрывшей все государственные тайники. Вся эта секретная переписка, недоступная до тех пор ни одному из исследователей, положена в основу нашей работы.
Таков был конец Алексеевского равелина.
VI. М.А. Бакунин в равелине
Двадцать четвертого февраля (8 марта) 1851 года русский посланник при австрийском дворе барон Мейендорф в секретной депеше сообщил министру иностранных дел графу Нессельроде следующие подробности о ходе дела Бакунина:
«Князь Шварценберг (председатель совета министров) показал мне вчера сообщение министра внутренних дел г. Баха о том, что, по всей вероятности, еще до конца этого месяца Бакунин будет приговорен пражским уголовным судом к
