Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
с фашизмом и с войной, тогда были относительно недавними, но кажется, что уже огромное космическое расстояние, временно́е и географическое, разделяет сериал и то, что в нем показано.
– Что важно, все культовые актеры, сыгравшие там, – это герои 60-х годов. Тихонов, Куравлёв, Табаков, Лановой и прочие, прочие, прочие…
Павел Пепперштейн: Играют они тоже шестидесятников, таких рефлексирующих, несмотря на то что на них надеты фашистские мундиры. Мюллер очаровательный, дико обаятельный. Возникает прекрасная парадоксальная ситуация, когда весь Советский Союз, как один человек, полюбил всей душой шефа гестапо.
– Самый парадоксальный персонаж Борман – его сыграл Юрий Визбор, кумир поколения, бард, герой «Июльского дождя», – который оказывается одним из самых таинственных, могущественных фашистских лидеров.
Павел Пепперштейн: И который, кстати, исчез, единственный спасся. Самый хитрый из них.
– Вернемся к «Игре престолов». Если это отражение западного взгляда на мир, то самое в нем парадоксальное и интересное – это финальный разговор о невозможности демократии. Весь сериал посвящен, и название об этом говорит, борьбе за единый трон. Казалось бы, это огромный мир, где в каждой республике или маленькой монархии может править свой шеф, и тем не менее все они озабочены борьбой за один трон в некоей столице. В центре идея единовластия, магия трона, который в конце уничтожен, по счастью. Уничтожен трон, но не единовластие, институт не уничтожен! Мы видим важнейшую сцену в последней серии. Собираются выжившие главные герои и пытаются провести демократическое собрание, что-то решить. Они терпят абсолютное фиаско и выбирают того единственного, кто даже не является человеком. А когда один из них – и мы знаем, что этот герой – автопортрет Джорджа Мартина, – единственный интеллектуал на весь сериал, Сэмвелл, предлагает идею демократии, она вызывает у всех смех. Это западный мир, но в нем почему-то возможен только трон и сидящий там единый царь – или царица, как раз в этом смысле здесь полное равенство.
Павел Пепперштейн: Это сериал эпохи глобализации. Запад, который эту глобализацию сегодня осуществляет, готов жертвовать ради единого мира многим. Христианством, которое действительно мешает ему сейчас в глобализационных процессах, хотя когда-то христианский проект глобализации был самым авторитетным. А сейчас он неактуален. Естественно, демократией тоже следует пожертвовать. Запад демонстрирует полную к этому готовность, мы видим это и в политическом измерении, и в культурном – готовность пожертвовать идеалами демократии и практикой демократии ради единого мира, который возглавляется некими старыми мифами. То, что отличает этот проект от предыдущих глобализационных проектов, – это, парадоксальным образом, программное, принципиальное отсутствие новой идеи. Ведь все предыдущие глобализации шли под знаком объединения мира новой идеей. Эллинизм Александра Македонского – совершенно новаторский на тот момент, недаром он был учеником Аристотеля. Он его предлагал всему миру, надеялся, что выступит мощным объединителем мира. Затем христианство – совершенно новая, римская идея объединения мира… Сейчас мы видим глобализацию, которая опирается на очень старые идеи. Запад как бы говорит всем: мы знаем ваше прошлое, мы знаем то, о чем вы сами забыли, и мы собираемся не предложить вам новую реальность, а пробудить в вас вытесненные воспоминания, ваше подсознание. Эта вся древность начиная с толкиновской – эльфы, гномы, драконы – есть у всех народов, и она во всех легко пробуждаема. Почему бы и нет? Гениально на этом базировать новый единый мир.
– На мифе? Об этом писал Владимир Пропп и многие другие исследователи, просто Пропп гениальнее остальных. Мифологический скелет во всех культурах один и тот же.
Павел Пепперштейн: Абсолютно универсальный, да. Если не считать анклавных, очень изолированных культурных образований. Как правильно вы вспомнили Проппа! Его можно назвать отцом современного глобализма в каком-то бессознательном смысле. Толкин, конечно, вполне осознанно занимался той проблематикой, у них же была целая группа. Тот же Клайв Льюис тоже в ней состоял, но он был христианином, и поэтому мы не видим никакого культа Льюиса сейчас. Хотя для той группы он был лидером, а Толкин был в тени. Оказалось, что настоящим гением и авторитетом из этого круга стал именно Толкин, потому что он на христианство не медитировал, отказался от него решительно и, можно сказать, соответствовал тому, что происходило через пролив в Германии в мозгах у Гитлера и его приверженцев.
– Многие обвиняли «Властелина колец» в неосознанном фашизме, отказе оркам в своей правде, в какой-то человечности, в тотальной дегуманизации противника. Чего, кстати говоря, средневековые мифы и эпосы избегали. В поэмах вроде «Неистового Роланда» Ариосто или «Освобожденного Иерусалима» Тассо мусульманские и христианские рыцари примерно равнозначны в доблести, одинаково интересны читателю и автору. Но у Толкина нет.
Павел Пепперштейн: Нет. Толкин совершает грандиозную инверсию – образ иудейского бога, который часто иконографируется как некий глаз над горой, он превращает в тотальное зло. То есть в принципе демонизирует иудейского бога, Всевидящее око из чего-то благого превращается в символ зла.
– Классический масонский образ глаза в треугольнике, конечно, и есть глаз Саурона над Мордором.
Павел Пепперштейн: Именно. В этом смысле как раз наша страна в этой растасовке выступает как оплот, грубо говоря, иудаизма, иудеохристианской линии. Я предложил в какой-то момент наш народ переименовать в евруссов. Народ евруссов, он противостоит этой версии глобализма. Мы видим это сейчас и в политической реальности. Захват Крыма, или там присоединение Крыма, тоже можно в этом ракурсе рассматривать: само слово «Крым» происходит от народа караимов, которые заимствовали иудейскую письменность и частично иудаизм как формы религиозного опыта и одни из первых, уже после хазар, скомбинировали это со степным тюркским опытом. Как и хазарский опыт, так и караимский опыт – это базисы русского мира, принявшего в себя это Всевидящее око.
– Мы иронически называем себя Мордором. Так и есть, мы – Мордор.
Павел Пепперштейн: Мы и есть Мордор. И рука Москвы – это и есть Око, Всевидящее око. Рука Москвы, глаз Москвы…
– Завиральная идея сумасшедших националистов, что Христос был русским, немедленно получает свое полное подтверждение.
Павел Пепперштейн: Собственно, достаточно сказать, что он был евреем. Это уже то же самое, что быть русским. При этом интересна эволюция этого образа России от Толкина к «Игре престолов». Мы окончательно превращаемся уже в мир мертвых. Если мы были миром зла у Толкина, то здесь становимся умертвиями. Умертвия у Толкина выступали и на стороне добра! Ситуативно. Но им как будто бы не придается такого глобального значения. Здесь же за Стеной находится сначала какая-то прослойка одичалых, ну понятно, что это скандинавы, из этого секрета никто не делает, а за ними,
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
