1
Сообщить о своей находке она решилась только на третий день. Два дня провела в метаниях: ходила вокруг фермы, звонила мужу, интересовалась делами сына, выспрашивала о новостях (чем удивила семью, уже привыкшую к ее отсутствию). Дважды на телефонный звонок отвечали, но тут же линия связи разъединялась – Люба подозревала, что в доме появились гости, вернее, гостья. Она не знала чья, мужа или сына, но в лихорадочном состоянии своем не стала даже беспокоиться, а уж тем более ревновать. Давно уже ощущала себя чужой, ненужной; ее нисколько не удивило это потенциальное вторжение. На самом пике нервного возбуждения она даже решилась написать Нине, словно собираясь спросить у нее совета, но электронное послание не отправила – побоялась письменного свидетельства.
Решение сообщить о находке вызрело на третий день легко и логически оправданно. Все, что оставалось сделать, – позвонить куратору и договориться о встрече. Она ждала, что ее будут расспрашивать, подвергнут допросу, что куратор обратит внимание на свежесть чернил, на блеклый текст на обороте листка. Но ничего этого не произошло.
Суета, которая последовала вслед за этой встречей, в принципе предсказуемая, но в ее теперешнем состоянии оглушительная, ошеломила и повергла в ужас. Люба сидит у стола в креслице с низкой спинкой и подлокотниками, вытягивает из холщовой сумки, осторожно поставленной на колени, светлую папку с пожелтевшим листком бумаги, подрагивающей рукой извлекает из нее листок и протягивает куратору; лист дрожит в промежутке между рукой Любы и этим дубовым, внушительным столом.
А потом завертелось колесо событий, с каждым днем набирая угрожающие обороты. Встречи, разговоры, совещания, интервью, почти допросы… Как нашла, почему нашла, что заставило ее искать там, где искать было не положено?.. Потом и это замяли, ибо имела место сенсация. Приехали специалисты, рыскали по всем закоулкам, упрекали за пыль и непорядок, снимали копии, требовали разъяснений.
К тому времени, когда о находке проведали журналисты, L уже стала местной достопримечательностью. Русскоязычная женщина Люба (писательница! – они и об этом проведали, учинив допрос семье и знакомым, выяснив о ней все – настоящее и далекое прошлое), новая американка, простая, скромная женщина, решившая посвятить себя наследию американского национального поэта Роберта Фроста и бросившая из-за этого свою семью.
«Русская поклонница нашего Фроста находит еще одно, ранее не известное стихотворение великого поэта», – писали газеты.
Необыкновенная находка на «Гомер Нобл Фарм».
«Буханка хлеба» вновь предлагает нам духовную пищу.
Почитатели Фроста в долгу у русской литературной дамы.
На этот раз русские сами пришли на поклон к нашему Фросту.
2
Писательница L в ужасе. В одночасье и так грубо ее хрупкое одиночество нарушено: она выставлена напоказ всей Америке, о ней пишут газеты, говорят по телевидению и даже обсуждают в русскоязычном Интернете. Все ее скромные литературные упражнения и попытки извлечены из небытия, вытащены на свет. Ее разглядывают, критикуют, рассматривают со всех сторон; эти люди смеются над ней самой и над ее литературными потугами, над ее скромной, неудачной судьбой, а попутно – над Америкой и американцами. Писательница N засыпает ее посланиями. Люба не отвечает. Она уже стала сенсацией, пусть всего лишь на день; о ней вскоре забудут, но в Сети ее имя увековечено на многих языках.
Нет покоя и на ферме, где ей – впервые – было так хорошо: тихо, покойно, вдали от людей, в самой сердцевине поэзии, наедине с собой. Она все еще бродит по облюбованным ею тропинкам, но ее узнают, здороваются. Доброжелательно, мило. Но она не замечает доброжелательности, мечтая спрятаться, вновь уйти в неизвестность.
3
– Это всего лишь слова! – восклицает Георгий, когда Нина приносит статью о литературной находке Любы. – Слова! Подумаешь, написал какой-то там Фрост, а вы все засуетились. Что мне ваш Фрост! Вы мне интересны, Нина, вы! Ваш ум, ваше желание и ваша страсть! Ваши слова. Что мне ваш американский поэт и его стишки! Подумаешь! Я и сам так напишу.
– Вы не понимаете, Георгий! – решительно возражает ему Нина. – Это сенсация. Этой дуре повезло. Если бы я была на ее месте… Из этого можно сделать имя, целую карьеру. Книги опубликовать!
– Да бросьте, Нина! Вы попросту ей завидуете, пошло завидуете. Напишите что-нибудь сами. Поэт – вне судьбы. Поэт – это мессия. Поэт вечно распят. А вы о чем думаете – имя, книги! Да какой кровью даются эти книги, эти имена! Не надо вам этого, не надо вам этой славы. Бросьте! Будьте лучше пошло счастливы. Радуйтесь цветку и хорошему стейку с кровью. Занимайтесь любовью! Рожайте детей! Живите. Зачем вам эти мышиные хвостики? Не надо вам этого. Незачем вам гнаться за славой, особенно за литературной славой. Это опасный путь.
4
К Любе приезжают муж и сын. Свалившаяся слава докатилась и до ее маленькой семьи. Сразу распознав, в каком затравленном состоянии находится супруга, муж Гриша берет на себя все необходимые переговоры с прессой и с колледжем. Возможности открываются необыкновенные, ведь с его женой стремятся познакомиться самые именитые литераторы.
– Если не воспользоваться ситуацией, тебя тут же и забудут, – не тратя время на подготовку «клиентки» к серьезному разговору, напористо вещает муж Гриша. – Им важнее этот обрывок бумаги, что ты нашла, чем ты и твой поэт Фрост, вместе взятые.
Люба напряженно молчит и прячет глаза. У нее вид подбитой птицы. Возможно, домашней птицы – скорее всего, гусыни. Или курицы. Но ей приятна забота, вызванная даже и меркантильными соображениями.
– Ты меня слышишь? Ни на что не соглашайся, не посоветовавшись со мной.
Люба кивает.
– Они все же должны что-нибудь тебе предложить. Пусть какой-нибудь пост, даже бесплатное обучение со стипендией. Ты можешь попросить должность преподавателя русского языка. А я займу твою должность здесь. Понимаешь?
