И Соня положила руку на грудь.
— Так что я тебя хорошо понимаю. У тебя сейчас тоже что-то внутри умирает, а это процесс очень мучительный. И никто тебе помочь не может. Даже близкие люди.
Валька немного подумала.
— Мне кажется, Арсен не такой, как… его отец, — заявила она, но не очень уверенно. В конце концов, они знакомы всего несколько месяцев!
Соня уловила тревожную нотку в ее голосе. Протянула через стол теплую красивую руку и положила на ее ладонь.
— Не бойся, — сказала она негромко. — Мой сын не такой. Аркадий разбрасывал себя в разные стороны, раздавал сердце направо и налево… А Арсен, наоборот. Собирает в одну горсть все, что у него есть, и приносит одному человеку. Я думаю, он долго проживет.
И Соня, как ни в чем ни бывало, поднялась с места.
— Я билет на завтра взяла, — сказала она уже в дверях.
— Как?!
Валька отставила кружку в сторону и в полном расстройстве чувств уставилась на нее.
— Так скоро!
— Самое время, — ответила женщина с улыбкой. — Еще не успела вам надоесть.
Валька ухватила Соню за кончики пальцев и притянула к себе.
— Сядь, пожалуйста.
— Там белья не глаженного целая куча…
— Куча подождет. Я сама отглажу, ты здесь не домработница. Соня, я хотела тебе сказать… Мне не нравится, что ты живешь так далеко и совсем одна.
— Далеко? — удивилась женщина? — Разве это далеко? Два часа лету!
— Все равно! Керчь — это уже не российский город. Одних формальностей сколько прибавилось!
— Никаких формальностей, — успокоила ее Соня. — Бери билет — и приезжай.
— Почему ты не хочешь перебраться в Москву? — спросил Валька напрямик.
— Потому, что мне нравится жить там, где я живу сейчас, — так же прямо ответила Соня.
— Да, я живу одна, — продолжила она после небольшой паузы. — Но это не значит, что я одинока! У меня есть работа, есть друзья, есть круг общения. Есть собственный дом, наконец! Не такой роскошный, как у твоей бабушки, судя по вашим разговорам, но тоже немаленький. И за ним нужно очень хорошо ухаживать. Есть сад. У меня такие розы! Приедете летом — покажу.
— Почему ты не хочешь жить рядом со своим сыном? — перебила ее Валька.
— Арсен — взрослый мужчина, — веско ответила Соня. — И незачем ему держаться за мою юбку. У него должна быть своя жизнь. Он — мальчик правильный, так что за него я спокойна. Раньше немного переживала, думала, какая девушка ему встретится… Он ведь однолюб, как и я. Таким людям всегда трудней приходится. Но вот познакомилась с тобой и совсем успокоилась.
Соня погладила Вальку по голове, как маленькую, и серьезно сказала:
— Хорошая ты девочка. Не переживай: мы с вами не потеряемся. Летом будете вы ко мне приезжать, зимой — я к вам…
Она снова поднялась с места, и Валька не стала ее удерживать. Каждый в этой жизни должен идти своим собственным выбранным путем.
Вечером неожиданно приехала мама. Приехала, не предупредив никого о своем визите, чего прежде никогда не случалось. Валька только взглянула в ее глаза и сразу же сказала:
— Рассказывай, что произошло.
И мама без всяких предисловий протянула ей «Ле Монд» недельной давности.
— Первая страница, — шепнула она дочери. Валька уселась прямо в коридоре, не в силах оторвать взгляд от фотографии на газетном листе.
Вышла Соня, что-то сказала маме, и они ушли на кухню. Валька только вскинула голову, провожая их взглядом, и снова уткнулась в газету. Дошла до последней строчки в статье. Вернулась к самому началу и снова перечитала все, гораздо медленней и внимательней, удивляясь своему спокойствию.
Сложила газету и уронила ее на пол.
— Валюша, будешь ужинать? — спросила Соня, выглянув из кухни в коридор.
Валька смотрела на нее и молчала. Соня немного подождала ответа, потом перевела взгляд на газету, лежавшую на полу, и вернулась на кухню.
«Вот и все, — крутилось в голове у Вальки, — вот и все…»
Вот и не нужен никакой откровенный разговор с бабушкой, которого она так боялась, что все время откладывала и откладывала… Бабушка ответила на все мучавшие ее вопросы с беспощадной откровенностью, назвала вещи своими именами и не стала прятаться за сроком давности от суда собственной совести.
— О чем вы жалеете больше всего, спустя столько лет? — спросил ее журналист.
— Только о том, что приложила массу сил и выкрутилась на суде, — ответила бабушка.
— А о том, что вы убили человека?
— Мне не жаль Жана, — ответила бабушка. — Мне жаль, что я его убила. Если бы это сделал другой человек, я была бы ему даже благодарна. Поверьте, этот человек был очень жесток со своими близкими. Он заслужил свою смерть. Тем более, что я не убивала его в принятом смысле этого слова. Я дала ему ампулу, на которой было написано название моего лекарства. Если бы он прочитал внимательно, то остался жив. Но я не остановила его, когда он делал себе укол. Я думаю, что это было решением судьбы.
— Вы оправдываете себя?
— Молодой человек, — ответила бабушка журналисту, — поверьте мне: ни один человеческий суд не может быть и вполовину таким беспощадным, как суд собственной совести. Потому, что можно обмануть и прокурора, и присяжных, и публику в зале. А себя — нет. Я понимаю, это звучит банально, но все, что связано лично с тобой, перестает быть банальным. Вы меня понимаете?
— О, вполне!
— В таком случае примите мои соболезнования, — сказала бабушка, и журналист не нашелся, что ей ответить.
Конечно, вторым вопросом, волновавшим публику, был вопрос о деньгах.
Бабушка ответила очень коротко, что деньги, которых ее муж сознательно лишил своих наследников, будут им возвращены.
— Вернее, возвращены ему, — поправил ее журналист. — Из всех наследников жив только Клод Девиллье.
— Вы ошибаетесь, — ответила бабушка. — У покойного Андрея Вильского остались жена и дочь. Они имеют такие же права на наследство.
— Кстати, о покойном, — сказал журналист. — Внук вашего мужа погиб так же, как и его дед. От укола. Это случайность?
— Это трагическая случайность.
— Не связанная с тем, что он пытался вернуть назад деньги своей семьи?
— Вернуть ему деньги его семьи было самым большим моим желанием.
— Мне хочется вам верить, но это довольно трудно…
— Мне не хочется быть невежливой, — ответила бабушка, — но это совершенно безразлично.
И отказалась продолжать разговор на эту тему.
Впрочем, подробности, связанные с убийством пятнадцатилетней давности, интересовали журналиста гораздо меньше, чем вторая часть истории.
