Отбудет и сегодня.
Оставшиеся полдня он просидел за рабочим столом, уставив неподвижный взгляд в экран телевизора.
За это время в его приемную не вошел ни один человек, а многочисленные телефонные аппараты, стоящие на столе, не побеспокоили его ни одним звонком.
Потому что он умер.
Фигурально, конечно. Ибо чиновники бессмертны.
Наступил декабрь. Зима пришла гораздо раньше, еще в конце осени, но тогда она была всего лишь тайной любовницей, изредка заявляющей о своих правах, теперь же вступила в силу официальной полновластной женой.
Декабрь раньше ассоциировался у Вальки с легким вальсом Чайковского из «Времен года», носившим пленительное и непонятное для ее детского уха название «Святки», предпраздничной суматохой, царящей в доме и в городе, первым чистым и глубоким снегом и вездесущим запахом цитрусовых, которым был пропитан даже уличный воздух.
Сейчас она просто отметила для себя, что закончилась осень.
А вместе с ней закончилась ее прошлая беспроблемная жизнь.
Валька взяла отпуск, предупредив Риту заранее, что не сможет работать примерно недели две. Впрочем, Рита, напуганная ее недавней болезнью, на отпуске настаивала сама и согласилась на две недели с большой неохотой, потому что считала этот срок слишком маленьким.
Валька не хотела бросать работу. Но, убедившись в том, что все, на что она сейчас способна, — это молча просиживать перед пустым горящим монитором, тупо глядя в него, поняла: ничего не поделаешь.
Она целыми днями слонялась по квартире. Сидела на широком подоконнике, как кошка, молча смотрела, как падает крупный декабрьский снег. Изредка вечером Арсену удавалось вытащить ее на улицу, но Валька не получала от прогулок почти никакого удовольствия, отбывала их, как повинность.
Вот и сегодня, проснулась она довольно поздно, влезла в уютный домашний халатик и отправилась на кухню.
Арсен давно уехал на работу, Соня сидела за небольшим кухонным столом и раскладывала пасьянс. Рядом с ней стояла чашка с дымящимся свежим чаем.
— Доброе утро, — сказала Валька и уселась напротив женщины, в задумчивости рассматривающей карты.
Соня подняла голову и улыбнулась ей.
— Доброе. Выспалась?
— Выспалась.
— Будешь завтракать?
— Просто кофе выпью. Ты сиди, я сама.
Валька поднялась со стула и подошла к висячему шкафчику. Достала банку кофе, поставила на огонь чайник.
— Соня, погадай мне, — попросила она неожиданно.
— Не буду, — отозвалась женщина.
— Почему?
Соня пожала плечами.
— Потому, что карты притягивают судьбу. Хорошо, если лягут к счастью. А если нет? Карты совсем не такая безопасная вещь, как многие думают. Особенно в цыганских руках.
— Значит, не стоит гадать? — спросила Валька и уселась за стол с чашкой горячего черного кофе.
— Не стоит. Пусть будет то, что будет.
Валька задумалась, помешивая ложечкой темную гущу. За последнее время она сильно похудела, но этот отрадный для любой женщины факт был ей сейчас совершенно безразличен. Да и не шла ей чрезмерная худоба. Щеки ввалились, нос стал казаться слишком большим, а глаза, ушедшие в темные ямы, — очень мрачными.
— Трудно тебе? — спросила вдруг Соня.
Валька подняла на нее глаза.
— У меня такое ощущение, как будто я заново рождаюсь, — сказала она задумчиво. — Только в другом смысле.
— Понимаю, — сдержанно ответила собеседница. — Мир вывернулся наизнанку, так?
— Примерно.
Валька сделала осторожный глоток из чашки и отставила ее в сторону. Слишком горячо.
— Я больше не понимаю, как к кому относиться, — сказала она и потерла лоб. — Я вообще ничего не понимаю. Единственные люди, которые для меня остались прежними, — Арсен, мама и ты. Все остальные…
И Валька устало пожала плечами.
— Димка оказался просто подонком. Использовал семейную трагедию своего друга, чтобы деньгами разжиться. А когда друг умер, то даже на похороны не явился. Если б ты знала, как я Димку любила! Мне казалось, что он — единственный приличный человек в своей семье. А на похороны Андрея пришла тетя Катя, которую я вообще не считала живым человеком… Мне казалось, что это машина, у которой в программе заложены только две цели: успеть и преуспеть. А она пришла…
Валька вздохнула и стала крутить чашку с кофе вокруг своей оси.
— Бабушка… Я просто не представляю, как с ней разговаривать. И не представляю, как я дальше буду с ней общаться… Как буду к ней относиться… теперь.
Соня молчала, не помогала ей ни словом, ни взглядом, но излучала такое спокойное, необидное, теплое сочувствие, что от одного ее присутствия Вальке становилось легче.
— А больше всех мне жалко Андрея. Если бы ты знала, как мне его жалко!
У нее против желания зачесались глаза, и Валька не стала говорить вслух то, о чем думала непрерывно все последнее время.
О том, как все они брезгливо поджимали губы, при одном взгляде на него. Как прочно приклеили к нему название альфонса. Как изощрялись в способах уколоть его и без того больное, израненное самолюбие. Как тешили себя своим мнимым превосходством над этим человеком.
Никто из них не имел на это никакого права. Потому что они оказались не лучше, а хуже этого мальчика, отравленного семейным прошлым и глупой, неудачной любовью.
— Жаль, что ты его не видела, — сказала Валька и откашлялась, давя слезы. — Он был очень красивый.
— Я знаю, — ответила Соня. — Арсен говорил.
— Знаешь, что? Только Арсен себя вел порядочно по отношению к нему. Я ему завидую. По крайней мере, совесть не мучает… Арсен похож на своего отца? — вдруг спросила Валька с любопытством.
Соня сдержанно пожала плечами.
— Думаю, что нет.
— Значит, характер у него твой?
— Надеюсь, что мой, — с улыбкой ответила Соня. Валька удивленно расширила глаза, но спрашивать ни о чем не осмелилась.
Соня вздохнула и начала собирать со стола карты.
— Аркадий был… увлекающимся человеком, — сказала она тактично.
— А!
— Да. Я думаю, он потому так рано умер, что сильно сердце надорвал. Одна женщина, другая женщина… И каждую он любил, как в последний раз. Одновременно со мной. Когда я уйти хотела, то на коленях стоял, плакал, просил прощения… А потом все начиналось сначала.
— Разве так бывает? — удивилась Валька.
— Бывает. И не так уж редко.
— А как же ты?
— Что я? Сначала пыталась бороться, потом плакала, потом смирилась… А потом — переболело. Что-то умерло здесь…
